Выцветшие простыни промокли от пота, он покрывал ее тело с ног до головы липкой пленкой, мешал дышать, не давал выбраться из кошмара.
— Твою мать, — прохрипела она, пытаясь выпутаться из влажного одеяла, — ненавижу тебя! Ненавижу тебя! Твою ж мать!
Пальцы дрожали, вытягивая сигареты из пачки, лежащей на тумбе. Сэм уронила одну и сломала вторую, прежде чем ей удалось, наконец, прикурить третью. Дым ворвался в легкие с прерывистым сипением. Еще одна затяжка, и еще, и еще. Легче не становилось. Она пощелкала выключателем лампы, и с третьего раза та зажглась, осветив комнату тусклым светом. Часы показывали четверть третьего. Зашибись! Еще одна бессонная ночь.
Деньги за месяц вперед, не шуметь, не устраивать оргий, не курить — такие условия выставил арендодатель, отдавая ключи. Саманта вручила ему наличку, и действительно не устраивала оргий, хотя соседская шлюха восполнила этот пробел за двоих — за стеной постоянно кто-то трахался. А в остальном ей было плевать на его правила. Слишком много она заплатила за обшарпанную мебель, еле дышащий обогреватель и старые простыни, поэтому затушив то, что осталось от сигареты, она взяла следующую. Пальцы уже почти не дрожали, и зажигалка щелкнула с первого раза. Организм сигнализировал об избытке никотина легкой тошнотой, но Сэм продолжала делать затяжку за затяжкой, подобрав под себя замерзшие ступни.
«Ты должна сказать…» Гребаный сукин сын! Она ненавидела это, ненавидела так сильно, как только могла, но он все равно побеждал каждый раз.
«Я хочу, чтобы ты потрогал меня, папочка!», «Я хочу отсосать твой член, папочка!», «Я хочу, чтобы ты трахнул меня… папочка!»…
Тело начало колотить крупной дрожью, рука сжалась в кулак, и остатки недокуренной сигареты обожгли ладонь, причиняя боль.
— Сдохни уже, — прохрипела она, — я тебя ненавижу! Почему ты еще жив?!
Сэм встала и, кое-как передвигая ноги, поплелась в душ. Она стянула с себя шорты и майку, залезла в ржавую ванну и открутила кран. Сверху хлынула ледяная вода, тело мгновенно покрылось гусиной кожей. Она свернулась на дне, обхватив колени, и долго сидела с закрытыми глазами. Мыло и мочалка остались нетронутыми, потому что ей все равно не смыть с себя эту грязь. Никогда! Это то, что глубоко внутри нее, то, что останется там навсегда. Благодаря ублюдку по имени Брайан Палмер. И ей никто и ничто не поможет — ни Лиззи, ни Томми, ни семья и любовь близких. Потому что пока она жива, жив и Брайан Палмер. Пока она жива…
Сэм перестала стучать зубами и вылезла из ржавого корыта, выключив воду.
— Я знаю, почему ты еще жив, — сказала она отражению, — но я исправлю это. Встретимся в аду, папочка.
Полностью одевшись спустя несколько минут, Сэм снова села на кровать и взяла очередную сигарету. Пальцы не дрожали. Она курила и думала, не отводя взгляда от мобильника, лежащего около пепельницы. Два варианта: написать сообщение Томми, не написать сообщение Томми. Рука сама дотянулась до ненавистного устройства, и набрала три слова, предназначающиеся «Умнику».
В памяти всплыл их недавний телефонный разговор. Она хотела услышать его голос. Но поняла, что ему это не нужно, потому что он поговорил с ней. Не отделался сухими фразами, не послал к чертовой матери, а именно поговорил. «Привет, Сэм!.. Да, все отлично… Прости, я плохо слышу… Тут шумно…» Он не лгал. На заднем фоне слышалась музыка и чьи-то голоса. «Ты в порядке?» Женский смех, и тихая реплика в сторону: «Детка, я говорю по телефону». Детка капризно спросила, кто такой Сэм. «Ты что-то сказала, Сэм?.. Извини, ты не могла бы перезвонить завтра?» Конечно, Сэм не перезвонила. И он не перезвонил. Это был конец.