Я захватываю замок

— Скоро здесь распустятся колокольчики. Видите ростки? — сказала я.

С минуту он молча любовался деревьями, а затем произнес:

— Да в чем же дело? Чем особенна английская природа?.. Почему красота — это нечто большее, чем видно глазу? Почему она так волнует?

Его голос звучал немного печально. Наверное, красота навевает на Саймона грусть — на меня она порой действует так же. Еще в раннем детстве я спрашивала отца, отчего это. А он сказал: «Красота преходяща. Она — безмолвное напоминание о том, что все мы смертны. Пожалуй, тебе не понять, ты еще маленькая». Однако я прекрасно его поняла.

Мы снова двинулись в путь. Я стала расспрашивать Саймона об американской глубинке, и он описал мне старые деревеньки Новой Англии. Они намного просторнее наших деревень; по-видимому, там чудесно: все беленькое, опрятное, широкие улицы окаймлены тенистыми деревьями. Еще Саймон рассказал об укромных уголках на побережье штата Мэн, где он проводил каникулы.

Произношение у него превосходное, британское, но теперь мне заметны в его речи типичные американские обороты и словечки («отель» вместо «гостиницы», «фармацевт» вместо «аптекаря» и так далее). Со мной Коттон ведет себя более по-американски, чем с отцом, и вообще кажется намного моложе. С отцом он всегда тщательно подбирает слова: послушаешь — ни дать ни взять педант средних лет. А со мной почти мальчишка.

— Ух ты, боярышник зацветает! — воскликнула я, когда мы вышли на перекресток.

Бутоны на кустах были плотно закрыты, зато на дереве у указательного столба уже распустилось множество цветов. Боярышник для меня — цветок особенный. Однажды я попыталась его описать: несколько часов промучилась, а выжала лишь «ясноглазый цветочек

с нежными усиками». Бррр! Ну и словечки! Застревают в горле, точно рыбья кость…

— «Вербы цветут, нам украсив приют», — процитировал Саймон. — Судя по стихотворению Нэша [12], у елизаветинцев круглый год стояла весна.

Мы принялись вспоминать следующие строки и на последнем четверостишии:

Пары — в кустах,
Старики — на скамьях,
Звенит в ушах
Гомон радостных птах:
Ку-ку, жуг-жуг, пу-ви, ту-витта-ву! [13]

— вошли в деревню.

— Вы слышите птах, щебечущих что-либо подобное? — спросила я.

— Давайте послушаем!

Мы притихли.

Где-то стучал молоток.

Квохтала снесшая яйцо курица.

Радиоведущий объявил: «С вами Британская вещательная корпорация».

На деревенском лугу лязгала помпа.

Очень мерзкие звуки, если честно, но звон церковных часов вдруг сплел их в приятное деревенское многоголосие, разливающееся в легком весеннем воздухе на мили вокруг. Чудесную гармонию испортила Элоиза — шумно затрясла ушами, отряхиваясь после валяния в траве.

— А запахов сколько чувствуете? — поинтересовалась я у Саймона.

Начали считать.

Во-первых, дым.

Во-вторых, разносимые ветерком запахи с ферм. Их мы разделили на приятные (солома, сено, лошади, чистые коровы) и противные, хотя в малых дозах терпимые (навоз, свиньи, куры, старая капуста).

В-третьих, запах яблочного пирога.

В-четвертых, непонятный сладкий аромат. Не цветочный, не травяной, он вообще не имел источника. Просто чистая сельская свежесть, которую даже не замечаешь, если специально не принюхиваешься.

— Узнать бы, сколько запахов чует Элоиза! — улыбнулся Коттон.

— А что там у Честертона чуял пес Квудл? Влагу, грозу, дыханье зимней чащи…

— И утро. По-моему, он был совершенно прав — у утра особый запах, — добавил Саймон.

До чего легко с человеком, который читал те же стихи! Всем сердцем надеюсь, что он станет моим зятем!

За лугом мы свернули на короткую аллею. Пара минут — и вот он, живописнейший уголок Годсенда! По одну сторону дороги стоит домик викария времен королевы Анны и маленькое строение восемнадцатого века, где разместилась школа мисс Марси; между ними высится церковь, возведенная еще при норманнах (может быть, частично при саксах); напротив — гостиница «Ключи», сливочно-желтая, с асимметричными фронтонами. Однако дорога поворачивает таким образом, что кажется, будто все эти здания составляют единую архитектурную группу. «Композиция» редкостной красоты, как говорит Топаз.

Рядом с «Ключами» растет огромный каштан; цветов еще нет, зато листья в своей лучшей поре: свежие, сочно-зеленые. Даже нераскрывшиеся клейкие почки остались. Перед гостиницей, в тени раскидистой кроны, стоит длинный стол со скамейкой. Там-то и сидели Роуз с Нейлом, потягивая из глиняных бутылок безалкогольное имбирное пиво.

Как выяснилось, с фермы, прямиком через поля, сестра отправилась в лавку при почте. За ароматизированным мылом. (Из остатков денег, вырученных за меховую полость, Топаз выдает нам каждую неделю по шиллингу на личные расходы.) А Нейл покупал там сигареты…

— Когда я сказал, что скоро и ты подтянешься, она великодушно решила тебя подождать, — сообщил брату Нейл, на мой взгляд, несколько насмешливо. А может, померещилось.

Саймон сел рядом с Роуз. Младший Коттон спросил, какой мне взять напиток.