«Я заклинаю вас не поддаваться сну»

Но что такое, собственно говоря, целостность, единство человека? Грак не был ни единственным, ни первым, кто заговорил о том, что со времен Декарта и распространения рационалистической философии человек был как бы лишен значительной части своей духовности; вот уже почти три столетия у него было отнято право на фантазию, воображение, свободное выражение чувства. Были разорваны его естественные связи с природой, со всем, что не дается в непосредственном опыте и составляет некую не познаваемую разумом сверхреальность. Сюрреалисты, как полагает Грак (мы уже говорили об этом), и должны были вернуть человеку всю полноту его бытия. Обращаясь к немецкому романтизму, Грак в оптимистической философии йенских романтиков искал (и находил) союзников. Ему был близок романтический идеал человека совершенного, гармоничного, шеллингианский «целостный человек»

Сюрреализм подхватывает знамя борьбы против иссушающего рационализма Просвещения: как и романтики, он будет стремиться изменить мир в соответствии с «законом мечты и воления». «Мир должен быть таким, каким я его хочу», — утверждал Новалис. Поэзия перестает быть служанкой какой бы то ни было идеологии; она не выполняет никаких «заказов», ни политических, ни социальных, ибо она — сама жизнь.

В период, когда читательский интерес отчетливо поворачивался к литературе факта, достоверных свидетельств о недавнем прошлом и о событиях современных, Грак создавал особый тип художественной поэтической прозы, вызванной к жизни свободным, не знающим ограничений воображением художника.

Восстановление в правах фантазии, воображения — важнейший для Грака момент в эстетической системе романтизма с его склонностью к таинственному, загадочному, волшебному. Интерес к средневековым легендам влечет за собой новые, неожиданные для литературы середины XX века сюжетные линии, новые ощущения и переживания, открывает новые горизонты. Отсюда ряд тем, мотивов, создающих неповторимую атмосферу произведений Грака: тема «магического» путешествия, дороги, путешествия, от которого «все зависит»; мотив отъезда («человек, который собирается уехать, по-новому смотрит на то, что его окружает: он еще здесь, и его уже здесь нет»), предчувствия, ожидания, чаще всего тревожного, не завершаемого желанной встречей, умиротворяющим событием; мотивы вопросов, на которые не может быть ответа, любви, освещенной «магическим светом», подобной той, которую переживали герои средневековых легенд Ланселот или Тристан. Одно из главных мест действия у Грака — лес, рождающий мифы, где возможны чудесные происшествия и появляются загадочные персонажи.

Вместе с тем Грак констатирует и фундаментальные расхождения во взглядах немецких романтиков и сюрреалистов. Они заключаются прежде всего в трагическом признании сюрреалистами существования жестких структур в современном мире, которые противостоят стремлению к полному освобождению человека. Если в романтизме была, пусть иллюзорная, вера в возможность преодоления этих структур, то сюрреалисты более трезво оценивают объективные реальности жизни. По существу же, то, что отделяет романтиков от сюрреалистов, — это реальность целого столетия человеческой истории, в которой для Грака в одном ряду оказываются Сад, Фрейд и Ленин (вероятно, и Маркс; во всяком случае, Грак читал его «Классовую борьбу во Франции» весьма внимательно), изменившие прежние представления о человеке. Существенные коррективы внесла и вторая мировая война, многое в позиции писателя поставившая под сомнение.

Рассматривая истоки творчества Грака, не следует забывать и того, насколько важным для него был опыт реалистической литературы XIX века.

Поразительна «география» интересов Грака; писатель свободно перемещается не только во времени, но и в пространстве. Он пишет о По и Расине, Бальзаке и Клейсте, о Стендале, Флобере, Золя, Радиге, о «Вертере» Гёте и о «Тонио Крегере» Томаса Манна. В его книгах мы найдем проницательные суждения о творчестве Мориака, об отношениях литературы и кино, как и о разных других, не менее интересных вещах.

Специальных статей, посвященных русской литературе, у Грака нет, но она постоянно присутствует на страницах его книг. Можно было бы сказать, что многие явления французской литературы писатель рассматривает как бы сквозь призму литературы русской. Так, Фабрицио дель Донго оказывается «лишним человеком» («как говорят русские»); здесь у Грака появляется мотив лермонтовского «одинокого паруса», там — любопытные замечания о повести Чехова «Степь», а Толстой подсказывает Граку новый угол зрения на рисуемый им пейзаж и т. д.