Я недоумевал: «Что он делает?! Ведь все идет к тому, что его превратят в британскую королеву, чтобы царствовал, но не правил, а потом и «царствовать» не оставят — в лучшем случае выкинут на помойку истории. Нужно плюнуть на этот уже позавчерашний съезд, обратиться напрямую к народу, назначить референдум. Нельзя до бесконечности дискредитировать революцию сосуществованием с атавизмами отвергнутого прошлого.
Поделился обеспокоенностью с Коржаковым, лучше других знавшим настроения Бориса Николаевича. В ответ услышал: «Все в порядке. Шеф просто дает им раскрыться».
Бурбулис был менее оптимистичен и полагал, что президент сбился с курса.
Съезд не утвердил Гайдара на посту премьера, и это, возможно, положило предел смирению Ельцина. 10 декабря он вышел на трибуну и начал речь так:
— Граждане России!
Зал загудел. Депутаты мгновенно поняли, что президент через их головы обращается напрямую к народу. А это значит — референдум.
— С таким съездом работать дальше стало невозможно… Вижу поэтому выход из глубочайшего кризиса власти только в одном — во всенародном референдуме. С вопросом о доверии «президенту или съезду», то есть — о роспуске съезда…
Одни аплодировали, другие начали кричать, протестовать.
Закончив основную речь, Ельцин объявил, что никаких изменений в правительстве не будет, призвал своих сторонников создать партию реформаторов с его участием и вместе с ним покинуть зал.
Тут случился первый сбой: далеко не все из депутатов, на которых мог рассчитывать президент, последовали за ним в Грановитую палату. Я ловил смущенные взгляды, видел, как многим неловко или боязно покидать стройные депутатские ряды. Выйти — значило сжечь за собой мосты. А многие были искренне не согласны с решением Ельцина. В общем, съезд покинуло не более 130 человек, судя по оперативно проведенной в Грановитой палате переписи.
Пока сторонники президента выходили из зала, раздраженный Хасбулатов (он впервые оказался в положении защищающегося) попросил об отставке. Съезд отставку не принял.
Следом случился второй сбой: Ельцин устремился на АЗЛК (автозавод имени Ленинского комсомола) — «общаться с народом».
На заводе уже были телевизионщики, ребята в штатском, тщательно импровизированная трибуна и даже «ораторы в спецовках». Загнанный в цех рабочий люд смотрел на президента с интересом, но слушал безразлично, выступал заученно, голосовал неохотно. Выглядело все как-то нарочито и неубедительно. Телекартинка, конечно, получилась, но убедить не могла: то ли не умели телевизионщики делать из мухи слона, то ли не хотели…
Третьим сбоем стало выступление вице-президента Руцкого, который отмежевался от Ельцина, призвал к уголовной ответственности «прилипшей к президенту политической кучки» и признал над собой власть съезда.
На следующий день министры-силовики обозначили свою позицию как-то увертливо: «Мы — за закон», а Баранников и вовсе выглядел заискивающе. «Всенародной поддержки» не получилось, и Ельцин втянулся в переговоры с Хасбулатовым, в которых роль посредника играл председатель Конституционного суда Зорькин.
Так родилось постановление съезда «О стабилизации конституционного строя Российской Федерации», принятое 12 декабря 541 голосом. В нем шла речь о проведении 11 апреля 1993 г. референдума по основным положениям новой Конституции, о сохранении за президентом особых полномочий, о защите глав региональных и местных администраций от увольнения соответствующими советами. Президенту поручалось внести на мягкое голосование съезда несколько кандидатур на пост премьера и представить съезду на утверждение одного из первой тройки кандидатов. При этом в случае несогласия съезда с внесенной кандидатурой президент назначал и. о. председателя правительства.
Вроде бы, «мир и благоволение во человецех», но портило настроение то, что Ельцин отозвал свое обращение к народу. Как это? Не обращался или обращался понарошку? Отказ от «народного суда» в пользу кулуарных договоренностей, стилистически естественный для Хасбулатова и чуждый Ельцину, его репутацию среди сторонников подпортил.
Но еще через день все изменилось, и победа превратилась в поражение.
Из дневника: