Я закрыл КПСС

Прекрасный рассказчик, Черномырдин вспоминал, как по просьбе семьи президента личным примером (операцию АКШ ему выполнили еще в 1988 году) убеждал Ельцина не тянуть с принятием решения. В неформальной обстановке он не выдавал тех блистательных и парадоксальных фраз-афоризмов, которые принесли ему славу создателя жанра «косноязычного красноречия» и превратили, по моему глубокому убеждению, в одного из гениев русской словесности (говорю без малейшей иронии).

Раскрепостился и Акчурин. На нем же была огромная ответственность, и теперь, когда дело сделано, с удовольствием рассказывал свои «случаи из практики», не забывая поминать при могущественном премьере отдельные материальные обстоятельства, стеснявшие жизнь российских медиков. Черномырдин кивал и, как показали некоторые последовавшие решения, все запомнил.

В соседней комнате ночь провел «ядерный чемоданчик» — в компании нелюдимых поджарых офицеров в черном, глядя на которых я вспоминал описание стражей Лабиринта в романе Болеслава Пруса «Фараон». И типажно, и функционально те и другие совпадали, что рождало вопрос: или во все времена под хранение главных сокровищ подбирают таких людей, или хранение главных сокровищ выстругивает людей по одному лекалу. Компанию им составили сотрудники Службы безопасности президента…

В 05:56 утра Ельцин открыл глаза и прохрипел:

— Указ!

— Борис Николаевич, все в порядке. Не волнуйтесь.

— Указ!

В почти бессильную руку вложили авторучку. Текст заготовленного указа пододвинули поудобнее. Тяжело, да он и здоровый-то ставил подпись словно по металлу гравировал, в 06.00 Ельцин поставил свою подпись на документе, завершившем недолгое президентство Черномырдина и мой «ночной директорат» — Указе № 1535 «О прекращении временного исполнения Председателем Правительства Российской Федерации обязанностей Президента Российской Федерации». Легко заметить, что оба упомянутых указа идут номерами друг за другом и, следовательно, ни один документ Черномырдин в качестве и. о. президента не подписал. Его аппаратная культура в эти часы вообще была выше всяких похвал.

Примчался Чубайс. Как обычно, предельно конкретен и прагматичен. В его портфеле было еще два президентских указа.

Первый (№ 1536) до этого обсуждали и признали полезным для укрепления исполнительской дисциплины: «О мерах по совершенствованию организации контроля и проверки исполнения поручений Президента Российской Федерации». Документ усилил роль Главного контрольного управления АП и его руководителей (сначала Кудрина, потом Путина).

Но вот Указ № 1537 стал для меня полной неожиданностью: «О Дне согласия и примирения». Большевистский праздник 7 ноября объявлялся почему-то Днем согласия, примирения и чуть ли не братской любви, а предстоящий год — соответственно, годом согласия и примирения. Чубайс пояснил: «Мы должны отнять 7 ноября у коммунистов». Я сразу и не нашел, что ответить. А ответ простой: не отнимать 7 ноября нужно у коммунистов, а прибивать их к этой дате намертво, объясняя трагическую ее роль в нашей истории, преступную суть установившейся в результате власти. Я растерялся, а обессиленный президент, которого Чубайс тоже застал врасплох, тем более не был в состоянии это анализировать и обсуждать. Так и родился этот недолго поживший праздник-уродец. Потом для обоснования ноябрьских праздников вернулись к Смутному времени, но дату единства назначили на 4-е число, к чему опосредовано оказался причастен мой двоюродный брат Андрей Зубов, первым это предложивший.

Через пару дней Ельцин перебрался в «кремлевскую» Центральную клиническую больницу (ЦКБ), а наш штаб был упразднен.

9 ноября в Кремле Наина Ельцина устроила камерный прием, своего рода уютный товарищеский завтрак, на котором трогательно поблагодарила всех участвовавших в этих драматических событиях.

23 декабря Ельцин впервые после долгого перерыва приехал в Кремль.

Если не считать встречи ранним утром 5 ноября, это был первый раз более чем за два года, когда я имел возможность близко и не спеша его рассматривать. Сдал он очень сильно, хотя и выглядел гораздо лучше, чем можно было ожидать. Это, конечно, уже не тот яркий и порывистый вождь-борец, с которым я познакомился почти восемь лет назад. И не сильный, уверенный в себе президент осени 1994 года. Еще не совсем поздний Брежнев — такое общее впечатление. А ведь было тогда Ельцину только 65 лет.

Собрав руководство АП, он, внимательно присматриваясь к каждому из сидящих за столом, выдержав выразительную паузу, сказал:

— Я сегодня специально заехал посмотреть памятник Петру Первому[299].

(Пауза. Долгая пауза.)

— Сделана большая… глупость.

Через несколько дней Ельцин снова заболел.

Округло выражаясь, он был крайне недисциплинированным пациентом (охота, баня и прочие излишества быстро управились со слабым еще организмом) и 7 января с диагнозом «пневмония» снова надолго выбыл из строя. В сущности, он так больше и не смог нормально работать.