Я защищал Ленинград

Потом я перешла из этой больницы в госпиталь на Суворовском проспекте, д. 65. Там тоже работала на туберкулёзном отделении, оно стояло отдельно во дворе. Но и оттуда я ушла, когда начался голод. Чувствовала себя ослабевшей и боялась заразиться. Поступила работать в поликлинику № 5 на 2-й Советской улице. Медсёстры получали самый маленький хлебный паёк служащих – 125 грамм. Но всё равно работали. Ходили на дом делать уколы, а когда стало не хватать врачей, то ходили на вызовы. Но часто врачу там делать было уже нечего. Приходишь, двери нараспашку. В комнатах лежат вповалку. Все мёртвые. Оставалось только сообщить. Приезжала машина и забирала их.

От поликлиники мы работали на молочном заводе № 2, который находится на Полтавской улице. Мы там делали проверки, проводили обследования. Санитарные условия, как, что и чего. Когда туда приходишь, дают кусочек сыра. Не настоящего, а какая-то «дуранда» (остатки семян масличных культур после отжима), что ли. В общем, какая-то «чума». От этого завода нам давали соевое молоко, но даже в блокаду я пить его не могла. Меня тошнило. Несмотря на голод, не могла никакую «дуранду», ничего такого не могла есть.

Своей комнаты у меня не было, и я жила у знакомых. Кажется, в декабре 1943 года прихожу с работы, а у дверей стоит военный. Оказывается, меня забирают в армию. Он буквально дал мне время только переодеться, и меня отправили.

Располагались мы в какой-то школе на улице Салтыкова-Щедрина. Сперва нам велели привести себя в порядок, то есть сделать короткую стрижку. Потом одели по форме, выдали шинели и всё, что положено. Женское бельё не полагалось. Носили своё, какое взяли из дома. Потом уже летом мне дали командировку в Ленинград, где я заказала у сапожника себе сапожки. Девушкам разрешался небольшой каблучок, сантиметра четыре. Мы носили юбку, такой как бы сюртучок и беретик.

Спустя несколько дней меня привезли на аэродром и на самолёте через Финский залив – на Ораниенбаумский плацдарм в Большую Ижору.

На самолёте я летела в первый раз. При этом наш «У-2» обстреливали. И он то ко льду, то к небу. То вниз, то вверх. Такой ужас. Я думала, что живая не долечу. Когда прибыли, то выяснилось, что с некоторыми там кое-что произошло. Самолёт мог взять только трёх человек. Один сидит за спиной лётчика, и двое лежат в крыльях. Представляете их ощущения?

Таким образом, я попала в 924-й эвакогоспиталь. Начальником его был Хохлов Дмитрий Константинович. Госпиталь всё время принадлежал Второй ударной армии. Куда шла армия, туда и госпиталь. Раненые к нам поступали из медсанбатов. Обработанные. Уже с повязками и в гипсах.

Сколько человек работало в госпитале, я уже не помню, да и не знала, никогда не задумывалась. Помню, было четверо хирургов, был зубной врач, ещё женщина – инструктор по физкультуре… Размещались в палатках. Помню, всегда была отдельная палатка для обожженных. Была и для безнадёжных, в которой они находились до скончания своих дней.

Работы было по уши. Раненых полно. Эвакуация только самолётами. А сколько можно отправить на «У-2», три человека. Так что эвакуация только тяжело больных. Мы там работали до тех пор, пока не упадёшь. А там всё время: «сестра, утку, и попить, и закурить»… И так до тех пор, пока сил у тебя уже нет, и только потом заменяют.

Когда началась операция по снятию блокады и наш фронт пошел на запад, мы тоже снялись и пошли. Вначале в Красное Село, потом в Ропшу. Из Ропши в Кингисепп.

Интервью и лит. обработка А. Чупрова

Карпенко Нинель Ивановна

22 июня мы с подругой были на даче у ее тетки. Отдыхали, а потом смотрим, чего-то залетали самолеты. Думаем: «Господи, чего это они сегодня разлетались?» Вдруг прибегает соседка и говорит: «Девчонки, война началась». Мы говорим: «Какая война? Да не может быть». Она говорит: «Да, война объявлена нам. Собирайтесь, отправляйтесь в город». Мы приехали в город, кругом народ собрался у репродукторов. Молотов произносил речь. Мы, конечно, рты разинули. Все это было и страшно, и интересно. В понедельник мы пошли в училище, где нам и сказали, что мы на каникулы не распускаемся, а продолжаем учебу.

Мы, конечно, были немного напуганы, но еще не могли понять, что это такое, ну что там, нам было всего по шестнадцать лет. Потом вы должны понять, что в то время шестнадцатилетний был еще ребенком. Сейчас шестнадцатилетний – уже взрослый человек, а мы рассуждали еще как дети. Вначале для нас все это было как игра. Начались налеты. Мы стали носиться на крышу, гасить эти зажигалки. Когда загорелись Бадаевские склады, мы забрались на крышу и смотрели на это зарево. Помню, что они очень долго горели, очень долго. Наш район тоже бомбили. Здесь же, вдоль набережной Невы, стояли сплошные заводы. Первой бомбили фабрику «Возрождение», потом завод шампанских вин, потом завод Сталина, «Красный Выборжец», Свердлова. Но все они продолжали работать. Я сама видела, как на завод Сталина заходили искалеченные танки, а выходили починенные уже вместе с экипажами. Все это нам было интересно и страшно.