Я жил. Мемуары непримкнувшего

Во время двухдневного перемирия мы вернулись в нашу квартиру, избежавшую разрушения, если не считать выбитых окон. Однако дома на обеих сторонах нашей улицы лежали в руинах. Коко, наша годовалая кокер — спаниель, сопровождавшая нас в скитаниях, просто сошла с ума от радости. Она носилась по столовой, то и дело прыгая на диван и с дивана. Она, должно быть, думала, что наши несчастья закончились.

Существует огромное количество дезинформации относительно польской кампании 1939 года. Обычно поляков высмеивают за их попытку остановить германские танки кавалерией. Дело представляется так, будто они оказали лишь символическое сопротивление и потерпели полный крах. На самом деле они воевали смело и эффективно. Рассекреченные германские архивы показывают, что поляки за четыре недели войны заставили вермахт понести тяжелые потери: 91 ООО убитых и 63 ООО тяжело раненных[1]. Это были самые тяжелые потери вермахта до начала блокады Ленинграда и сражения под Сталинградом. За первые два года немцы завоевали практически всю Европу.

У нас была еда, потому что буквально перед началом войны мать купила большой мешок риса, который хранила под кроватью. Это было нашим основным продуктом в течение следующего месяца. Его готовили различными способами, иногда даже с конфитюром. Была и вода, которой мы наполнили нашу ванну.

1 октября германские части начали входить в город. Они ехали на грузовиках, и я с удивлением заметил, что они не были белокурыми сверхчеловеками, как их изображала нацистская пропаганда; многие из них были низкорослыми, смуглыми, абсолютно не героического вида. Оккупационная власть скоро восстановила коммунальное обслуживание. Открылись булочные. Польские магазины продавали, или, лучше сказать, раздавали, свои товары почти даром. Я купил, что мог, включая консервы сардин и плитки шоколада. Поведение оккупационных войск в первый месяц оккупации было вполне корректным. Я не видел никаких актов насилия. Один образ, который врезался мне в память, — это германский солдат на мотоцикле с бородатым евреем в коляске, показывавшим ему дорогу по варшавским улицам. В другой раз я видел двух молодых еврейских девушек, которые флиртовали со смущенным немецким часовым у входа в здание, щекоча ему нос цветами. Единственный инцидент явно антисемитского характера, который я наблюдал, это когда грузовик с хохочущими германскими солдатами, громыхая, несся по улицам в еврейском квартале, а евреи, некоторые из них пожилые, разбегались в стороны, чтобы не попасть под колеса. Скоро на стенах появились плакаты германского командования. На одном были напечатаны имена поляков, которых расстреляли за всевозможные «преступления», например за то, что в присутствии немецкого солдата они сказали слово psiakrew, дословно «собачья кровь». Еще по всему городу была расклеена картинка, изображавшая раненого польского солдата с подвязанной рукой, он гневно показывает на руины Варшавы и кричит Чемберлену: «Это твоя работа!» Молча мы изучали эти плакаты.

Один раз на улице отца остановил немец, который, подойдя к нему, положил руку на плечо и спросил: «Поляк?» Отец раздраженно ответил на безукоризненном немецком: «Нет, уберите руки». Смущенный солдат подумал, что он докучает другому немцу, извинился и ушел.

6 октября приехал Гитлер, чтобы триумфально созерцать завоеванную столицу Польши. Я видел его из нашего окна с четвертого этажа. По пути его следования вдоль улицы Маршалковская, главной улицы города, а также внизу перед нашим домом через каждый метр стояли вооруженные германские солдаты. Он ехал в открытом «мерседесе», стоял в знакомой позе, отдавая нацистский салют. Я подумал, что убить его было бы легко.

Вначале поляки относились к иностранной оккупации с молчаливым фатализмом. В конце концов их страна имела независимость всего 21 год после 120 лет иностранного владычества. Их патриотизм был более связан с идеей нации, ее культурой и религией, чем с государственностью. У них не было сомнений в том, что они переживут и эту оккупацию и вновь увидят Польшу возрожденной.