Я знаю, что видел

– Этого я не знаю. Знаю только, что, когда она умерла, он довольно быстро исчез. Даже не пришел на похороны – на кремацию.

– И ты никому об этом не говорила? Ее родителям. О деньгах. О том, что Ариэль исчез.

– Нет, – отвечает она. – Себастиан до церемонии и слушать ни о чем не желал. А когда я подняла эту тему потом, он настаивал, что это твои деньги и ты оставил их на него. И только ты мог их забрать. Даже мысли не допускал, чтобы отдать их кому-то другому. Ты же знаешь, он упрямый как баран во всех этих делах.

– Получается, Ариэль пробрался в дом тайком, чтобы украсть их?

Она на секунду задумывается.

– Кто знает? У нас было что-то вроде поминок по ней. Я искала его, но так и не нашла. Мы втайне надеялись, что ты объявишься, – добавила она, изменившись в лице.

После этих слов слезы прыснули из глаз. Я скорблю. По Грейс. По нашему прошлому. По всему, что потерял.

Глава сорок первая Пятница

Потребность моих легких в свежем воздухе подавляет решимость идти прямиком к Себу. Какая-то часть меня все еще ощущает последствия случившегося вчера, которые слоями наложились на события последних десяти дней. Огромный объем информации. До сих пор ее не переработал.

Солнце висит над самым краем улицы, огнем окрашивая дома. Вся эта красота, однако, умаляется чувством тревоги.

Я должен найти Ариэля. Я даже не ходил на ее похороны. Вспомнить хотя бы, где я находился в тот момент. Вернись я в то время, может, увидел бы символизм в своем тогдашнем занятии. Думал ли я о ней в тот день? Или, скажем, она мне снилась в ту ночь? Меня там не было, а он был в доме. С деньгами.

А теперь деньги испарились. Как мне избежать обвинения в убийстве? Я в мельчайших подробностях описал дом полиции, признался им, что был там. Получается, сам себя и подставил.

Мысль о том, что надо найти Ариэля, несмолкаемо гудит в голове. Но откуда же мне начать поиск? Что я мог бы ему сказать, если найду? Не могу же вот так сразу обвинить его в краже денег на основании лишь услышанной ненароком оговорки. Я был там, наверняка был, и даже так не уверен, что это он. А если он, тогда наверняка он же и душил. От одной мысли об этом голову наводняет шум. Осознание, что я просто наблюдал, как он, именно он, ее убивает, почему-то даже ужаснее, чем если б на его месте оказался незнакомец. Что я стоял – лежал, – застыв от страха перед ним.

Дневной свет уже угас. Иду в библиотеку за помощью к Эмиту. Он точно знает, как отследить человека по имени. Он сможет нырнуть в бездонный цифровой мир и принести во рту жемчужины.

Ранний вечер барельефом ложится на здание, и я вдруг с удивлением вспоминаю, что уже много месяцев как не читал ни одной книги. В моей жизни книги всегда были сродни несущим балкам. Они служили укрытием, как и многое другое – нет, даже больше, чем что-либо другое. У меня всегда в кармане была книга. И вот теперь ко мне возвращается желание взять книгу в руки, читать ее.

Захожу в библиотеку и окунаюсь в тепло. Приглушенный свет местами сменяется ярким, добавляя к теплу ощущение радости. Оглядываюсь в поисках Эмита, но, когда не обнаруживаю его, даже немного радуюсь. Для начала можно подышать. Иду прямиком в отдел французской литературы, скольжу глазами по книгам на букву М – Мопассан, Мориак, Мольер – пока наконец не нахожу его. Вот он, мой Пруст.

Беру томик, открываю на случайной странице и сразу попадаю на эпизод с печеньем мадлен. Он пробует кусочек, и вдруг на него обрушивается поток непрошеных воспоминаний о далеком прошлом. «Но когда от далекого прошлого ничего уже не осталось, когда живые существа перемерли, а вещи разрушились, только запах и вкус, более хрупкие, но зато более живучие, более невещественные, более стойкие, более надежные, долго еще, подобно душам умерших, напоминают о себе, надеются, ждут, и они, эти еле ощутимые крохотки, среди развалин несут на себе, не сгибаясь, огромное здание воспоминанья»[3].

Запах и вкус, но он забыл упомянуть про звуки. В тот момент, когда я читаю этот отрывок, воспоминания наплывают на меня: я сижу на скамейке в парке с низкой оградой. Нет, не в парке, на территории музея Хорниман. Музея, к которому мои ноги сами стремятся снова и снова.

* * *

Но вот я здесь, рядом со мной Грейс. Держу в руках эту книгу. Этот отрывок. Я читаю, точнее, зачитываю по памяти, а она лежит, умостившись головой у меня на коленях.

– Слишком многословно, Ксандер.

– Да, но послушай, о чем он говорит, – возразил я. – Он говорит: что бы каждый из нас ни хотел сказать, оно достойно быть услышанным. Его проза такая многослойная.

Рассмеявшись, она подняла голову.

– Не многослойная, а многословная! Никому не дозволительно столько разглагольствовать.

Пришла моя очередь рассмеяться. Она, конечно, была права. И ни у кого больше никогда не было права столько разглагольствовать – целых четыре тысячи двести пятнадцать страниц.

Но когда я гляжу на эти страницы, ко мне возвращается еще кое-что.

* * *