Я знаю, ты где-то есть

Я вспоминаю его родителей: с какой гордостью они показывали нам свое чадо, ожидая от нас реакции, которой все мамы и папы ждут от тех, кому они оказали честь, познакомив с плодом их любви. Что такое должно происходить с супругами, чтобы рождение ребенка вернуло каждому из них способность к чистым чувствам?

Где черпают они эту бесконечную надежду, которая примиряет их и с настоящим, и с будущим?

Неужели они не поняли из истории, как это банально, как глупо на что-то надеяться, чего-то ждать?

Эти вопросы всегда терзают меня, когда я сталкиваюсь с блаженной наивностью молодых родителей. Я никогда не понимал их, не понимал обожания, с которым они поклоняются своим младенцам, отказывался участвовать во всей этой комедии. Я принадлежал к тем, кто не желает ставить знак равенства между ценностью своей жизни и жизни своего потомства. Да я, в сущности, никогда и не представлял себя в роли отца. Но что если то, что я считал принципом, было лишь уловкой, одним из способов скрыть свою ущербность. Как можно помышлять об отцовстве, если ты не способен на любовь?

А потом родилась Анна, и моя убежденность оказалась под угрозой. Стоя над ее кроваткой, я чувствовал, как во мне бушует целый океан чувств. Но я нашел этому разумное объяснение: Анне, дочери моей сестры, досталась любовь, которую я испытывал к ее матери.

Второй раз я почувствовал нечто подобное во время встречи с Вайнштейнами. Мысль о том, что их счастью вскоре может прийти конец, потрясла меня. Я до сих пор нахожусь во власти чувств, которым не могу найти выхода и для описания которых у меня нет слов.

10

Сами встретил Ноама, широко улыбаясь. Тот прилетел утром и, едва успев принять душ и проглотить чашку кофе, примчался на работу.

– Ну, как съездил?

– Некогда рассказывать, бегу к патрону.

– Опять?

– Да. Я не хочу заниматься делом «Барама».

– Шутишь? Он не любит, когда ему отказывают.

– Я и не собираюсь ему отказывать. Все будет разыграно тоньше.

– А именно?

– Потом. Он меня ждет.

* * *

Ноам поднялся в дирекцию. Он принял решение отделаться от этого задания в самолете на обратном пути во Францию. Для реализации проекта у него не было ни времени, ни нужного настроя.

Когда он вошел в кабинет, Дюшоссуа говорил по телефону. Он зна́ком предложил Ноаму сесть.

– У вас минут десять, не больше. Что за срочность? Зачем я вам понадобился? – проворчал он, вешая трубку.

– У меня проблемы с делом «Барама», и я хотел бы посоветоваться с вами.

Но провести патрона было трудно: такое вступление не предвещало легкого разговора. Проявить интерес к собеседнику, польстить ему, подчеркнуть его значимость, спросив совета, чтобы легче было сломить его сопротивление. Оба знали, как это бывает, и это только обостряло ситуацию.

– Рад буду помочь, – с кривой ухмылкой предложил Дюшоссуа.

– Я изучил дело и считаю, что производство этой серии одежды в Азии невозможно. Консультации, разработка, основные тесты на качество на опытных образцах: при таких сроках нам не хватит на все это времени. Более того, к этой продукции предъявляются совершенно особые технические требования, поэтому использовать прежние схемы нам не удастся.

– Я прекрасно знал все это, когда поручал вам это дело, Ноам. И я жду от вас решений, а не анализа трудностей. Ну и какие же они будут, эти решения? Потому что я даже думать не хочу, что вы пришли ко мне только чтобы перечислить эти чертовы затруднения.