Я знаю, ты любишь

— Когда я увидела эти файлы, мне было не так страшно, чем когда… — ком в горле едва позволяет продолжить, а Илья отворачивается. Но в его взгляде я успеваю увидеть, что попадаю в точку не только уже сказанным, но и тем, что подразумеваю и вот-вот добавлю. Оно и неозвученное уже в воздухе повисает.

Уверена, что меня с секунды на секунду остановят. Илья сейчас скажет что-нибудь пренебрежительное, даст понять, что я развожу драму на ровном месте и лезу, куда не стоит.

Но он молчит.

— Чем когда я поняла, что ты готов умереть, — дрожащим голосом говорю. Даже в мыслях это формулировалось менее жутко, чем сейчас, когда произношу. Страшно поверить в смысл собственных слов, сознавать их того хуже. Но я продолжаю. — Ты делаешь вид, что не воспринимаешь болезнь всерьёз, но правда в том, что ты не воспринимаешь так жизнь.

Офигеть просто. Слова льются сами собой, и каждое новое бьёт по мне так, что даже не представляю, как тогда их воспринимает Илья, ведь удары в цель. Чувствую это всеми фибрами души. Меня даже трясёт, причём похлеще чем когда стояла в кабинете Виктора, сжимая найденные файлы в руках и глядя в них мёртвым взглядом. Собственные выводы шокируют, хотя ведь возникли в подсознании едва ли не сразу тогда.

Глаза Илья немного щурятся, скользнув по мне нечитаемым взглядом.

— Потому что боишься, — уже более твёрдо выношу вердикт. Хотя внутри разрывает просто, но голос больше не предаёт.

Скорее, наоборот, — обретает силу, будто тоже сознаёт необходимость достучаться до Ильи. Но тот лишь усмехается.

— Тебя уже несёт, — непривычно язвительно отвечает.

Но теперь хотя бы не молчит.

— Ты боишься, что если втянешься в эту жизнь, искренне полюбишь её, то и ощущение реальности болезни обострится, — не поддаюсь я, с каждым словом только больше обретая уверенность. — И тогда ты поймёшь, что тебе страшно от неизвестности. Тебе страшно даже от мысли о том, что ты можешь попрощаться с этим миром и с людьми, которых ты любишь. Ты не хочешь этого чувствовать, ты не хочешь думать об этом. А потому решил, что проще ко всему относиться несерьёзно. Вот только на самом деле ты лишь подавляешь чувства. Все, включая чувства и других людей. Ты внушил себе, что и мы все вокруг не относимся к тебе и происходящему с тобой серьёзно. И что поэтому необязательно посвящать нас в свои слабости.

От сказанного я распаляюсь так, что даже не сразу осознаю, сколько всего выпалила. И совсем не так красиво и вдохновляюще, как хотела бы. Скорее, просто выплеснула свои чувства.

Но ведь они совпадают с тем, что на самом деле испытывает Илья...

Да, я говорила с обидой, потому что не могу принять, что он способен вот так просто всё от себя оттолкнуть. Саму жизнь. Да они рискует ею чуть ли не каждый день. Чтобы что?

Смотрит на меня скептически. Причём очень даже убедительно — будь я менее уверенна в себе, в сказанном, в нас, — могла бы сдаться.

— Ева, блин, — морщится Илья, словно уловив мою решимость.

Так и чувствую, что он хотел выругаться куда крепче. Едва сдержался. Да и замолчал, то ли подбирая слова, чтобы меня остановить, то ли считая, что и этой попытки достаточно.

Только вот куда там.

— Ты ведь любишь меня, — порывисто придвигаясь, неожиданно даже для себя говорю. — Ты любишь меня, я знаю. Но тебе проще переводить всё в постель, чем признать, что между нами происходит. Ты не хочешь быть со мной уязвимым, ты боишься позволить мне быть рядом в любых обстоятельствах.

В голове шумит кровь, меня ещё немного трясёт. Но совсем не потому, что я говорю Илье слишком смелые и обезоруживающие меня саму слова или боюсь, что оттолкнёт опять. Я ведь больше не беспокоюсь ни о его флирте с другими девушками, ни о том, в прошлом ли он, — знаю, что да, и убеждаться ни к чему. Не беспокоюсь я ни о том, что Илья пытался держать дистанцию со мной, ни тому, как легко в драки лез. Знаю причины этому, уже озвучила ему и готова повторить, если надо.

Зато смысл сказанного не отпускает меня настолько, что и дрожь по телу, и голос немного срывается. Ведь даже не представляю, как сломать эту оборону, если Илья и разговаривать не хочет. Сам же говорит, что не способен. Настолько, значит, в панцирь себя заключил. Но так нельзя. Ведь он не только с собой так, но и со мной.

— Я привык решать свои проблемы сам, — помедлив, только и говорит Илья.

Никак не комментируя другие мои слова. Не оспаривая и не соглашаясь.

— Так не бывает, — уверенно возражаю, готовая уже предъявить за то, что со мной не считается. Это жестоко. Я не выдержу, неужели он не знает?

Верю, что он переживёт эту операцию и всё будет хорошо, но я должна быть рядом. Должна, и всё тут. Потому что уже очень скоро ничего важнее этого периода ни для Ильи, ни для меня уже не будет. Он действительно собирается нас разъединить в это время?..

Не верю, что не понимает. Просто не хочет, и всё тут. Но я не позволю и дальше прятаться от правды.

Илья явно улавливает это. Вздыхает. Тяжёлый такой вздох, знаменующий, что следующее его нарушение молчания уже не будет вялым протестом, как предыдущие разы. А будет чем-то более значимым.