Яблоки горят зелёным

– Любовь моя, – шептал он, – как я люблю тебя, люблю каждый твой пальчик, люблю пушок у виска, твои карие глаза, каждую капельку твоего тела, но больше всего люблю твои шелковые волосы, капризные и прекрасные. Сказочная девочка ты моя, каждому твоему движению я послушен, как твое дыхание…

Неожиданно послышался ржавый железный лязг, и резкий скрипучий голос за дверью произнес:

– Кто здесь?

– Свои, Ямамотушка, – отвечал простуженный мужской голос.

– Это отец, – прошептала Наташа, освобождаясь из объятий.

Они поправили одежду и зажгли маленький газовый светильник. Щелкнула клавиша, и «Битлз» затянули по гобеленам свое извечное «Лет эт би».

– Наташа, – раздался голос, – что, телевизор в туалете не работает?

– Не знаю, папа, возьми дедушкин.

– Я пойду, пожалуй, – сказал Юрий Михайлович.

Ему хотелось скорей остаться одному, чтобы вызвать в себе хотя бы отражение шальной девичьей нежности и любви.

«И к чему отец пришел так рано?» – подумал он.

В прихожей он недоверчиво покосился на стенку, хлопнула дверь, и он оказался один на грязной лестничной площадке, замусоренной каким-то хламом, окурками и картофельной шелухой. Он спустился по обшарпанной лестнице и очутился на улице. Ему бросились в глаза уличные часы. Они показывали полночь.

Прошло два месяца. Сколько ни звонил он Наташе, сколько ни умолял ее увидеться с ним, она отвечала отказом. Он обижался, слыша ее бесстрастный голос. Встречаясь в школе, заглядывал в глаза, по неделям не звонил, а позвонив, слышал вновь:

– Не могу.

Судьба опять столкнула их на улице, на той же, знакомой нам, остановке. Кто сказал, что чудес не бывает на свете?

Вечерело, было тепло, и снег шел такой крупный, что, казалось, что продлись он еще неделю, – и занесет высотное здание на площади Восстания.

– Милая Наташенька, заенька, что с тобой? – произнес Юрий Михайлович.

– Ничего, – отвечала она, – просто, помните, я вам рассказывала про нашу семейную клятву? Еще не все вещи собраны нашей семьей. Скоро наступит моя очередь и моих братьев. Так что извините, нет времени: в школе у меня одни «четверки» и «пятерки», это стоит труда, занимаюсь даже по ночам, отец мне помогает, да и готовиться надо – я ведь в ИНЯЗ поступаю.

Увидев в его глазах блеснувшие слезы, рассеянно сказала:

– Я люблю вас, поймите, но этого больше не нужно… Пожалуйста…

«Вот и все теперь», – подумал Учитель, и горькогорько стало у него на душе.

– У меня репетиторы по всем предметам, – откуда-то издалека уже донесся ее голос.

Он шел по мягкой, словно пухом застеленной, заснеженной улице. Отчаянная пустота вползала к нему в душу. И вдруг над входом в Краснопресненский универмаг, где должна была быть неоновая вывеска магазина, он увидел огненные слова: «Чудеса случаются только в Дни Падающих Кленовых Листьев».

09.08.2009

Добрыя люди

Однажды Людочка собралась в Большой театр.

«Большой театр – для Больших людей», – думала девушка.

Желая поразить собравшуюся элиту, она отперла золотым ключиком старинный сундук, принадлежавший в свое время ее прабабушке, и достала из него ветхое, но еще вполне пригодное кружевное платье восемнадцатого века.

– Ну куда ты пойдешь в этой ветоши? – закипятилась мать. – Погляди лучше, как ходят добрые люди!

«Сама ты “ветошь” – про себя подумала Людочка, – а уж “добрых людей” я навидалась».

– Ну и кто эти твои добрые люди?

– Как кто? К примеру Петр Николаевич Ооновский, геолог.

– Петр Николаевич? Да после него три дня в сортир не войдешь, дезактивацию надо проводить, как на четвертом блоке…

– Ну а Соня?

– Софка твоя? Бл. дь и дура! Знаешь, как она экзамены в университете сдавала? Дождется, когда все уйдут, в аудиторию – шасть, и скидывает манто. А под ним – ничего! Профессор трясется от похоти, а она начинает пальчиком водить между ног и облизывается при этом, как кошка. А потом поворачивается и сует палец себе в очко.

– В какое очко?

– В очко в очках, поняла?

– Ничего не поняла. А Высоцкий?

– Твой Высоцкий запрется в ванной, одной рукой давит прыщи, а другой… Урод!

– А все остальные тоже, что ли, такие?

– Остальные еще хуже, свиньи твои остальные. Все помешались на гребле и на самих себе. Шваль. Не страна, а болото грязное.

На этом доверительный разговор матери с дочкой оборвался. Людочка справилась-таки с платьем, нацепила бриллиантовую брошь и отправилась в Оперу.

На улице ее ждало такси и водитель с лицом заспанного дауна.

Когда она прибыла в театр, театральные гопники уже расселись. Таким образом, платье и брошь произвели на них неизгладимое впечатление.

Людочка нашла свое место и тихонько присела.

На сцене в качестве основной декорации к «Евгению Онегину» возвышался рубленый тесовый забор с огромным амбарным замком. Девушка раскрыла программку и обомлела.

Там сверху нарисован был Большой театр, а ниже было прозрачно набрано золотом и славянской вязью: «САМА ТЫ СУКА, БЛ…ДЬ, ПРОСТИТУТКА, КУРВА И ВЫСКОЧКА!» И подписи: «П.Н. Огановский, Соня, Высоцкий и другие русские люди».

Доселе неизвестные науке подвики Родиона Осляби

Подвик Родиона Осляби (первый)