Яблоневое дерево

Сала написала два письма: короткое для Отто и длинное – своему отцу. В письме к Отто она согласилась с содержанием его послания. Ей, в свою очередь, добавить особо нечего – очевидно, его чувство такта не поспевает за духовным развитием, впрочем, если учесть его происхождение и, как следствие, недостаток воспитания, это неудивительно. Она отлично справится одна, жаль только их совместную дочь, которая прекрасно развивается. В плане материальных вопросов она вынуждена напомнить о его ответственности и надеется, что он будет выполнять финансовые обязательства без дальнейших просьб. Иначе она без колебаний обратится к адвокату.

В письме к отцу она откровенно написала о своем отчаянии. Годы безоговорочного ожидания и доверия. Если бы она не несла ответственности за другую жизнь, то сразу бы повесилась.

Ответ Отто стал новым ударом. Он сомневался в своем отцовстве. Он знает про отношения Салы с Ханнесом, она сама рассказала ему в Лейпциге. Она гневно ответила, что он может подавиться своими деньгами. Хотя на самом деле считала каждый сентимо.

Она поехала к дочери, в Ла Фальду. Перенести реакцию Ады на печальную новость, что папа не приедет, оказалось еще тяжелее, чем собственную боль.

– А почему папа не приедет? – спросила девочка.

– Понимаешь, взрослые иногда меняют планы.

Ада опустила взгляд.

– Но он же обещал.

45

«Дас Эк» был сомнительным заведением. В задней комнате можно было нелегально играть в карты. На покрытых копотью и табачным дымом стенах висело несколько автоматов. Отто регулярно приходил сюда с тех пор, как вернулся из заключения. Он никому не звонил и ни с кем не встречался. Его сразу приняли на работу в Шарите. Сначала ассистентом, потом, через несколько месяцев, врачом. Особенно хорошо ему удавались короткие, быстрые операции. Он начал обучение на отоларинголога. Отто сам не знал почему. Рекомендация главврача. Кроме того, в Шарите были нужны такие специалисты. Все складывалось удачно. Берлин восстанавливался. Люди перестали страдать от голода.

Вальтруда жила в русской зоне. И искала мужа, который сможет ее оттуда забрать. У коммунистов ей не нравилось. «Время покажет», – подумал Отто и согласился. Ориентировка? Структура? Способ отвлечься? От чего? От войны? От заключения? От звона в ушах? Да, возможно, пронзительный голос Вальтруды заглушит шум у него в ушах.

Его пациенты все время спрашивали, как избавиться от этого ужасного шума в ушах. На самом деле шумит не в ушах, пытался успокоить их Отто, шумит в голове, и у него тоже.

– Это война, господин доктор, – сказал ему один пациент.

Да, война, конечно, это война. Вся их нынешняя жизнь – война. Их прошлое, их настоящее, их будущее. Они были войной. Разговоры об этом не приветствовались. Никто не захотел задавать вопрос и не получать ответ. Все делили одну и ту же судьбу, и потому судьбы не было ни у кого. Они каждый день приходили к нему на консультации, все, как один, полные жалости к себе. Хотели, чтобы их осмотрели, но не знали, что показывать. Их тела болели. Их души? Что такое душа? Слово знакомое, но его смысл они где-то потеряли. В болотах, в окопах, в лагерях, в тюрьмах, в погибших товарищах, в обделанных штанах, в растерянных лицах их детей, впервые увидевших отцов после войны, в кроватях, где с их женами спали другие мужчины, в их снах, прерванных бомбежками, в их утраченной тоске, в их преданных идеалах, в их обледенелых сердцах. У них не осталось своих чувств, и они не могли принимать чужие. Они были мертвы. Умерли, как их отцы в Первую мировую войну, обречены на смерть, как их дети. Зловонные трупы, но они не могли этого сказать, не могли этого подумать, потому что тогда они бы дружно выпрыгнули из окон заново отстроенных домов. «Потому что эту страну разбомбили не союзные державы, а мы сами, – подумал Отто, – мы подставили задницы ветру, не ожидая, что ветер может перемениться и собственное дерьмо прилетит нам в лицо».

Нет, лучше сидеть за переполненными столами на новых диванах рядом с Вальтрудами и Ирмгардами, Гердами и Юттами и смотреть в будущее с надеждой. Четыре с половиной года заключения. Они засели внутри. Он работал. Играл. Ел, пил и спал. А когда заканчивал, то начинал все сначала или с конца – разницы нет. Поэтому он женился. И да, его подозрения подтвердились, в мужья он не годился. Когда появлялись деньги, он шел в кабак, пропивал их и проигрывал, если что-то оставалось, покупал Вальтруде драгоценности или спускал в казино. Он вернулся туда, откуда начал. Он был смешон. Но он был врачом. И у него была машина.

Он закончил медицинское образование в Шарите. Подчиняться ему удавалось плохо. Повсюду царил тот же корпоративный дух, те же разговоры и замашки, те же рожи, те же дураки, что и до войны. Ему хотелось уйти. Самому распоряжаться собственной жизнью. Больше никто не должен ему приказывать. Никто. Да, возможно, он твердолоб, как говорит главврач. Но он видел в лагере, как одинаковые куски дерьма собираются в одинаково зловонные компашки, и после этого решил не прислушиваться к чужим советам.