Яблоневое дерево

Уже в ранние утренние часы на стены дома заползала жара, а в спальню пробирались влажность и духота. Сала встала, сполоснула влажное от пота тело холодной водой, подготовила все для школы и вышла из квартиры. Тихо прикрыв за собой дверь, она выдохнула. Когда она последний раз в одиночку бегала ранним утром по городу? Ее наполнило чувство безграничной свободы, когда она, все еще с туфлями в руках, ступила голыми ногами на асфальт. Земля еще хранила приятную ночную прохладу. Сала бесцельно побежала навстречу солнцу, как раньше, в детстве, бегала на Монте Верита к водопаду. Город тихо просыпался. Через улицу, на углу, Маноло открывал свой газетный киоск. Он весело помахал ей рукой. Почему это приветствие напомнило ей прощание? Перед Салой раскинулся Буэнос-Айрес. Город ликовал, здороваясь с солнцем. И она впервые не могла присоединиться к этой песне.

Когда она вошла в квартиру, мимо пролетел тапок, чуть не врезавшись в ее голову.

– Скотина! Выпил всю кровь! – крикнула Изабелла. Она выбежала из комнаты полуголая, в одном бюстгальтере. Волосы свисали влажными прядями. Изабелла ударилась головой об стену и сползла на пол. Она закатила глаза, словно теряла сознание.

– Он обманул меня, – драматично прошептала она. Казалось, она вот-вот испустит последний вздох.

– Это неправда, чертова сучка, ты просто пытаешься отвести от себя подозрения, – завопил в соседней комнате Антонио. Потом молодой прокурор абсолютно голым выскочил в коридор, сжимая в руке огромный нож.

– Что ты со мной творишь, проклятая шалава. Ты рушишь мою репутацию, мою карьеру, все.

– Карьеру? Какую еще карьеру, неудачник? Мы живем на деньги моего отца, пока ты преследуешь мелких мошенников!

– Негодяев вроде твоего отца поймать невозможно, такие готовы засунуть себе в карман всю страну!

– Зато у них есть что-то в карманах, в отличие от тебя! – победоносно завизжала Изабелла.

Дверь в комнату Салы была открыта. Там, широко распахнув глаза, стояла Ада. Опустив взгляд, Сала проскользнула мимо голого хозяина дома и закрыла за собой дверь. Ада бросила на нее отчаянный взгляд. Снаружи послышался глубокий вдох Изабеллы. При этом она так ужасно хрипела, что Сала испугалась за ее жизнь. Затем последовал пронзительный визг. И стало тихо. Вскоре после они услышали шаги, раздался шепот, открылась и снова закрылась дверь в хозяйскую спальню. Судя по громким стонам, начался акт примирения.

– Мама, я не хочу здесь оставаться, – сказала Ада.

47

Стоял прохладный, солнечный мартовский день. «Хуан де Гарай» прибыл в Гамбургскую гавань. Ада наблюдала с палубы за людьми на причале. Когда опустили трапы, пассажиры в радостном оживлении столпились у выхода. Взволнованная Ада бросилась вперед. Желая первой сойти с корабля, она протолкнулась мимо взрослых и приготовилась к прыжку. Но едва проход открылся, ее схватила чужая рука и резким рывком опустила на землю посреди полета. Короткая оплеуха и непонятная хриплая речь заставили девочку уступить проход. Ее первый шаг на германскую землю стал шагом на вражескую территорию. Даже солнце светило здесь с безрадостной строгостью. Аде захотелось назад на корабль, назад на родину, назад в Буэнос-Айрес. От этих пустых взглядов, от этого кудахтанья. Этот страх слезами не одолеть. Здесь – страна взрослых, и ее выбросило на берег.

– Здесь с собаками обращаются лучше, чем с детьми, – сказала она матери после первой совместной прогулки. Вдалеке слышалось пьяное пение. Первую ночь обе провели беспокойно. И смогли заснуть только ранним утром. После завтрака настроение немного улучшилось. Они сели на поезд до Берлина. И просидели неподвижно почти всю поездку. Сала была рада вернуться, но боялась своей родины. Гюрс и воспоминания из детства возникали на фоне пролетающего в окне пейзажа. Перед ней сидела Ада. Будущее есть.

Они медленно поднялись по лестнице. Мопп Хайнеке открыла дверь. Бросившись в ее объятия, Сала пыталась вспомнить, что происходило тогда, в Лейпциге, что она чувствовала, что видела. Воспоминания пронеслись мимо, словно люди, которым нужно уступить дорогу. Они расспрашивали друг друга о незначительных деталях и слушали рассказы, словно наконец смогли пролистать старые газеты у парикмахера. Иногда обе умолкали, будто хотели немного обдумать услышанное, чтобы потом еще быстрее поспешить вдогонку за мыслями, схватиться за ручку уходящего поезда и в последний момент запрыгнуть в вагон, уносясь в утраченное время. Вечером они уютно устроились на маленьком балкончике Мопп. На улице горланили мужские голоса.

Мы Тризонезии туземцы,
Хай-ди-чиммела-чиммела-чиммела-чиммела-бум!
У наших девушек пламенное сердце,
Хай-ди-чиммела-чиммела-чиммела-чиммела-бум!
Поверь, не станем мы кусаться – предпочитаем целоваться!
Мы Тризонезии туземцы,
Хай-ди-чиммела-чиммела-чиммела-чиммела-бум![47]