Яблоневое дерево

Она давно так не смеялась. В последнее время мама часто грустила. Она обняла своего отца за шею. Он гладил ее по волосам. В дверях стоял мой папа и улыбался. Дедушка протянул к нему руку. Они обнялись втроем. Я крался со своей лодкой вверх по лестнице. Это была наша последняя встреча. Через несколько недель мой дедушка умер.

– Почему же твои родители разошлись?

Моя мать молча сражалась с утренним яйцом. Открывалкой она пользоваться не собиралась и осторожно стучала по нему ложкой. Зрение у нее ослабло. Яйцо постоянно выскальзывало из рук. Но она упрямо стучала по скорлупе, пока не добилась своего.

Она расправила скатерть.

– Как продолжалась дружба с Мюзамом?

– Она закончилась. Он был как-то связан со взрывом в Мюнхене. Хотел переговоров. Для моего отца это было слишком.

– А почему твоя мать уехала в Мадрид? Из-за Гитлера?

– Нет, это случилось гораздо раньше, Гитлер тогда устроил путч и попал в тюрьму[10].

– В 1923-м.

– Да или годом позже. Уже не помню. Все случилось из-за Малони.

– Малони?

– Томаса Малони, венгерского художника, тоже еврея. Отец считал, это сыграло основную роль.

– Что он был евреем?

– Да. Мою мать это ужасно злило. Брак может развалиться по многим причинам. Еврейство тут ни при чем. Моя мать была атеисткой. Отец тоже. Томас был на двадцать лет моложе нее. Возможно, это тоже причина, – она рассмеялась. – Вообще-то, отец сам привел его в дом. Он же вечно был в поиске… – она улыбнулась. – Никогда не знакомь жену с другом. Старая пословица, – снова улыбнулась она. – В общем, мама в него влюбилась. Так всегда и бывает. Они с отцом не слишком подходили друг другу. Для нее он был недостаточно тщеславен. Богемный бездельник и денди, начитанный, как никто другой, но в душе – ребенок, не созданный для этого мира и уж тем более для того, что надвигалось впереди.

– На что вы жили?

– Ну, иногда отец писал что-нибудь для газеты «Нойе цюрхер цайтунг». Он постоянно пытался опубликовать свои мысли на тему психоанализа, но ему не хватало самоуверенности и наглости. Как-то он открыл небольшую практику в Берне. Даже консультировал Гессе. Тоже без особого успеха.

– Германа Гессе?

– Да-да. В то время тот довольно долго жил в Берне из-за алкогольной зависимости. Его брак был отдельной катастрофой. Когда он плелся после сеансов отца домой к жене, та устраивала ему разносы. «Ноль, эта свинья, – причитала она, – а ты просто жалкий болван». Потом он переехал в лес с Густавом Грезером. Они жили там на скале и постоянно молчали.

– Кто?

– Ну, Гессе. А потом он написал «Демиана». Такой забавный юношеский роман. На мой взгляд, немного невнятный. А ведь ему тогда было уже за сорок. Ха! Ну да. Думаю, у отца набралось не слишком много пациентов, все шли в основном к Гроссу или к Юнгу. Гессе тоже переметнулся. Возможно, мы переехали в Берлин еще и поэтому. Здесь жизнь была очень уединенной. Может, родители устали друг от друга и надеялись освежить отношения. Но в Берлине отец вернулся к старым привычкам. Он каждый день ходил в зоопарк «на охоту».

– В зоопарк?

– Ну, сам знаешь.

Я действительно знал – во всяком случае, догадывался. Разве не в зоопарке дед познакомился с моим отцом?

– Денег тоже не было. Мы питались в основном воздухом и чтением. Иногда ему присылал деньги брат. Он был профессором в Университете Гумбольдта и неплохо зарабатывал. К тому же, активно публиковался. При этом он постоянно использовал идеи моего отца, которые тот по своей наивности послушно излагал ему в письмах. Хотел доказать, что он не бездельник. Но мой дед все равно отказывался его видеть. Брак с женщиной «иудейской веры» и внучка от такого союза стали последней каплей. Ха!

Она громко расхохоталась.

– Он был антисемитом?

– Да, как и полагается праведным немецким протестантам.

– Но ведь не все немецкие протестанты – антисемиты.

– Нет, не все, – она снова улыбнулась. – Как вообще можно быть гуманистом и антисемитом одновременно? Объяснишь мне? К тому же, при чем здесь я? Я еврейка лишь наполовину.

– Ты еврейка.

– Ой, только не начинай опять, ладно? Я полукровка, уж я-то знаю.

– Да, в нюрнбергских расовых законах говорилось о евреях наполовину, одну четверть и одну восьмую, но до Гитлера такого не было.

– Я полукровка – и баста! Уж я-то получше тебя знаю, за что меня преследовали, мой любезный друг!

Мы гневно уставились друг на друга.

– Ты еврейка. Твоя мать была еврейкой. А по еврейским законам это значит, что ты еврейка. Точка.

Я хлопнул ладонью по столу. Мать вздрогнула, словно я вынес ей окончательный приговор. Но я хотел восстановить мир.

– Почему для тебя это такая проблема?

Попытка полностью провалилась. Она затряслась.

– У меня нет проблем. Проблема у тебя. И похоже, большая. Но я не позволю тебе использовать меня для ее решения. Другие уже пытались. Решайте свои проблемы сами и оставьте меня в покое.

Она резким движением сбросила со стола тарелки и чашки. Нетвердо встала. Я хотел помочь, взял ее за руку, но она гневно вырвала ее, смерила меня презрительным взглядом и ушла.