Яблоневый сад

Это было преддверие тех самых шальных 90-х годов, когда наша страна, ещё Советский Союз, искала правды, каких-то новых смыслов, озираясь по всем странам света в очевидном отыскивании ответа на самой себе заданный, уже в который раз за века, сакраментальный, порождаемый, несомненно, её страдающей совестью вопрос: что делать? В нём высвечивались разные подвопросы: как жить, куда идти, кто наш друг, кто наш враг, то ли, так ли сделали? – и миллионы других вопрошающих вариаций, которые задавали себе и друг другу и мы, граждане страны. Я точно помню – жил как в тумане, не видя ясных путей в жизни. Ей-богу, хоть кричи тогда, как в «Прощании с Матёрой». Помните?

В конце концов, отчаявшись куда-нибудь выплыть, Галкин выключил мотор. Стало совсем тихо. Кругом были только вода и туман и ничего, кроме воды и тумана…

Ма-а-ать! Тётка Дарья-а-а! Эй, Матёра-а!..

Не докричались герои повести Валентина Распутина. И мы, накричавшись тогда на съездах, митингах и собраниях, тоже ведь не докричались.

Точно! А надо было не кричать, вернее, не только кричать, шуметь, суетиться, как на пожаре. Да и как, впрочем, сдерживаться было, Эдуард Константинович, если отовсюду – ура! – даёшь революцию! – даёшь перестройку! Но тем не менее не шуметь, не егозить надо было, а – глубже, зорче посмотреть в себя, в нашу общую память, в нашу историю, культуру, быт, язык, прислушиваясь прежде всего к большим писателям, таким, как Валентин Распутин. Но – не слышали их голосов! Себя любимых слушали!

Вот мне тогда, в гуще стихий человеческих и государственных, неожиданно подфартило пристать к бережку в крохотной гаваньке и – увидеть нечто для меня тогдашнего совершенно необыкновенное, что отчасти поворотило мою жизнь, а потом мало-помалу подвело к тому, что я смог вглядеться и в себя, внешне нравственно разлохмаченного, как панк, и в русскую нашу историю, и радующую душу, но и нередко леденящую её своими сюжетами и разворотами, и к языку нашему чудесному приглядеться уловчился.

Выдержки из документов я использовал в статье «Голоса из прошлого». С вами поделюсь впечатлениями ещё от нескольких, затронувших меня. В «Учительском катехизисе» конца XIX века повстречал такие изумительные строки: …обращаясь в целом к классу, не забывай, что у каждого ученика свои собственные возможности и способности, на них и ориентируйся. Вот вам современное разноуровневое обучение, о котором мы которое десятилетие кричим, а претворить в реальные дела не могём. Школы наши в воспитательном и учебном отношении перекошенные, как старые заборы! И этими ужасными строениями отгорожены от жизни, от реальных треб ребёнка – милости душевной со стороны нас, взрослых. А потом изумляемся, почему они вырастают эгоистами, верхоглядами, всякими беспутыми.

В уставе сиропитательного дома иркутского купца Базанова встретил такую изумительную фразу: …из девочек следует готовить будущих трудолюбивых жён. Сейчас в школьных уставах понапишут столько умных, грамотных, юридически выверенных фраз, что и не пробьёшься, как ни бейся, к смыслу – чему всё же хотят научить ребёнка? Вокруг да около бродят, словоблудствуют, а сказать просто и сердечно об идеале трудолюбивая жена, мастеровитый супруг не решаются, хотя понимают или догадываются, в чём счастье семейной и общественной жизни человеческой.

Попались мне тетрадки с сочинениями гимназистов, гимназисток и воспитанниц 1910 года. Какая, скажу я вам, прелесть почерка! Но главное – мысли, мысли, в которых и логика, и душа. Вот пишет какая-то Анна Сницарева, воспитанница Девичьего (благородных девиц) института Восточной Сибири имени Николая Первого:

…если меня выдадут за нелюбимого, я денно и нощно буду молить Матерь Божью о ниспослании мне любви к супругу моему, потому как счастливыми и здоровенькими наши детки будут, только если родятся от любви. Так говорила мне бабушка моя, Царствие ей Небесное. Ради деток вымолю любовь, хотя и изотрутся мои колени в кровь…

Гм, целый романный сюжет.