Яблоневый сад

Торопился, писал много: чуял, чуял её. Она извечно подстораживает всех настоящих поэтов чуть не сызмала, словно хочет сказать: «Написал, дружок, хорошо в молодости – и довольно: не надо самого себя повторять до старости. Останься в памяти людей свежим, озорным и – любимым».

Мог бы по тылам отсидеться, в редакциях городов. Нет – рапорт за рапортом: на фронт.

Снова попал на Брянский, страшным для России и мира летом 42-го, но уже как инвалид – корреспондентом, спецкором. И можно было бы дотянуть до Победы, исшаркивая в редакционном кабинете пером бумагу и статьями, и стихами, но стихия души его была другой стати – ратника-бойца и вечного юноши. Он – в боях, в походах с солдатами. Нет, он не ищет смерти, он ищет истинную жизнь, чтобы рассказать о ней правдиво и ярко, а часом и хлёстко.

Я видел девочку убитую,
Цветы стояли у стола.
С глазами, навсегда закрытыми,
Казалось, девочка спала…

И какие могут быть вопросы, нужен или нет нам сейчас Иосиф Уткин, когда читаешь его «Сестру» (1943):

Когда, упав на поле боя –
И не в стихах, а наяву, –
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,
Когда склонилась надо мною
Страданья моего сестра, –
Боль сразу стала не такою:
Не так сильна, не так остра.
Меня как будто оросили
Живой и мёртвою водой,
Как будто надо мной Россия
Склонилась русой головой!..

Он погиб, разбившись в авиакатастрофе, в 1944-м, за полгода с небольшим до Победы, возвращаясь на самолёте из партизанского отряда. Да, смертынька улучила момент и – не ошиблась в своём выборе.

В его закостеневшей руке нашли томик стихов Лермонтова. А незадолго он написал:

Над землянкой в синей бездне
И покой и тишина.
Орденами всех созвездий
Ночь бойца награждена.
Голосок на левом фланге.
То ли девушка поет,
То ли лермонтовский ангел
Продолжает свой полёт…

А ещё раньше:

Подари мне на прощанье
Пару милых пустяков:
Папирос хороших, чайник,
Томик пушкинских стихов…

«Произведение подлинно художественное само по себе является источником духовного света, – сказал Иосиф Уткин в одной из своих статей. – Появившись, оно, безусловно, несёт на себе печать и современности и актуальности. Но для последующих поколений, утратив, быть может, что-то в своей актуальности, оно приобретёт какой-то новый интерес, не переставая быть источником этого духовного света. Сила, степень этого, так сказать, духовного фосфоресцирования скорее всего определяется степенью одарённости писателя. Требовать от поэта, чтобы сила поэтического накала его произведения превышала законы природы, читатель не вправе. Но блюсти чистоту своего внутреннего света, света своей поэтической натуры – долг художника».

Голосок на левом фланге
Оборвётся, смолкнет вдруг…
Будто лермонтовский ангел
Душу выронит из рук…

Наверное, довольно слов, давайте помолчим.

(2013)

Оказывается, у меня есть отечество!

Так воскликнул в 1818 году, дочитав последний из недавно вышедших восьми томов «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина, самый, наверное, пёстрый и шальной граф Российской империи Фёдор Толстой, прозванный, к слову, Американцем. Нет-нет, он не пылал любовью к молодой североамериканской республике, лишь какое-то время пожил на одном из островов Русской Америки, взашей согнанный с корабля капитаном Крузенштерном за непристойное поведение с пьянками и дебошами. И Россию-матушку он по-своему любил и не рвался из неё. Ключевое, конечно же, в его восклицании слово – Отечество.