Яблоневый сад

В ответ потрясённая, воскрылённая Марина пишет, как будто летит… О! послушайте, други, музыку слов и культур:

Райнер Мария Рильке!

Смею ли я так назвать Вас? Ведь Вы – воплощённая поэзия, должны знать, что уже само Ваше имя – стихотворение. Райнер Мария – это звучит по-церковному – по-детски – по-рыцарски. Ваше имя не рифмуется с современностью, – оно – из прошлого или будущего – издалека. Ваше имя хотело, чтоб Вы его выбрали. (Мы сами выбираем наши имена, случившееся – всегда лишь следствие.)

Ваше крещение было прологом к Вам всему, и священник, крестивший Вас, поистину не ведал, что творил.

Вы не самый мой любимый поэт («самый любимый» – степень), Вы – явление природы, которое не может быть моим и которое не любишь, а ощущаешь всем существом, или (ещё не всё!) Вы – воплощённая пятая стихия: сама поэзия, или (ещё не всё) Вы – то, из чего рождается поэзия и что больше её самой – Вас.

Речь идёт не о человеке-Рильке (человек – то, на что мы осуждены!), – а о духе-Рильке, который ещё больше поэта и который, собственно, и называется для меня Рильке – Рильке из послезавтра.

Вы должны взглянуть на себя моими глазами: охватить себя их охватом, когда я смотрю на Вас, охватить себя – во всю даль и ширь.

Что после Вас остаётся делать поэту? Можно преодолеть мастера (например, Гёте), но преодолеть Вас – означает (означало бы) преодолеть поэзию. Поэт – тот, кто преодолевает (должен преодолеть) жизнь.

Вы – неодолимая задача для будущих поэтов. Поэт, что придет после Вас, должен быть Вами, т. е. Вы должны ещё раз родиться…

И ещё в этом или же в каком-то другом письме – как россыпь драгоценностей, всемилостиво брошенных царицей поэзии всем нам:

…Вы всегда будете воспринимать меня как русскую, я же Вас – как чисто-человеческое (божественное) явление. В этом сложность нашей слишком своеобразной нации: всё, что в нас – наше Я, европейцы считают «русским»…

И в каких-то учёных текстах какого-то доктора наук мне отыскалось сокровенное и потаённое:

…Когда я говорю тебе, Райнер, что я – твоя Россия, я говорю тебе лишь (ещё раз), что люблю тебя. Любовь живёт исключениями, обособлениями, отстранениями. Она живёт в словах и умирает в поступках. Стремиться быть твоей Россией в действительности – для этого я слишком умна!..

Под Новый год, под этот праздник жизни Рильке умирает. И о Борисе и Марине сказать, что они потеряли дорогого человека – ни-че-го (!) не сказать. Они потеряли Солнце, они потеряли Вселенную всю. Как жить, как жить в обрушившейся на них тьме жизни и судьбы!

Борис, – неразборчиво, как слепая, пишет Марина Пастернаку, – он умер 30-го декабря, не 31-го. Еще один жизненный промах. Последняя мелкая мстительность жизни – поэту…

Они, как обезумевшие, оба пишут письма-поэмы Рильке… на тот свет. А Марина 31 декабря того же 1926 года написала ему по-немецки, а потом, кажется, ещё и по-французски, и по-русски: