Яд-шоколад

— О чем? — Вера Сергеевна села в кресло, запахнула кимоно.

Катя поймала взгляд Гущина — ну что же ты, давай. Ты же инициатор этой поездки, так задавай свои репортерские вопросы, а я задам потом свои.

— Мне показалось, что ваша сестра Надежда смирилась с тем, что Родион изолирован в лечебнице за совершенные им убийства. Ее муж тоже. Я не стану обсуждать с вами вопрос их честности, знали ли они раньше о том, что он делает, — сказала Катя. — Я спрошу вас о другом, из-за чего мы, собственно, и приехали к вам, Вера Сергеевна. Ваша сестра Надежда сейчас уверена в том, что ее сын убийца. Но она сказала, будто вы… вы никогда в это не верили. Вы были убеждены, что Родион никого не убивал. Не могли бы вы объяснить, почему?

— Это Надя вам так сказала? — Вера Сергеевна плотнее запахнула кимоно. — Не могла я в это поверить, понимаете меня? Этот мальчик… наш Родиошечка, он же рос на моих глазах. В нашей семье. Он всегда был человечек луны, не от мира сего. Да, родился такой вот, аутист… Но мы любили его. Мы все очень любили его. И Надя, и я… и мой муж Валерий. И муж Нади Рома — мы все любили его. И он рос, и мы не видели от него никогда ничего плохого. Только помощь и доброту.

— До-бро-ту? — непередаваемым тоном переспросил Гущин.

— Доброту, на какую только был способен его больной разум, — Вера Сергеевна выпрямилась в кресле. Голос ее обрел всегдашнюю уверенность и властность. Так обычно она разговаривала с персоналом на своей шоколадной фабрике. — Когда мой муж тяжело болел, когда наши дела пошли наперекосяк, так что пришлось продать колбасный завод, и когда я, чтобы выправить ситуацию, моталась по банкам, искала кредиты, организовывала производство на нашей кондитерской фабрике, когда я сутками дома не бывала, так была занята, чтобы все не пошло тут прахом без моего мужа, который уже не мог ничем руководить, когда у нас тут врачи чуть ли не ночевали, сиделки торчали, потому что мой муж наотрез отказался проводить свои последние месяцы в больнице — он боялся умереть там, хотел умереть дома, тогда Родион был с нами здесь, рядом. И он был лучше любой сиделки, любого медбрата для моего мужа. Он помогал нам в болезни — мне, моим детям, нашей семье. Надя тоже помогала. Но поймите разницу — Надя здоровый нормальный человек. А Родиошечка неполного разума, и он находил в себе силы нам помогать! Не верьте всем этим бредням об аутистах, что они социально обособлены и замкнуты, порой агрессивны и склонны к насилию. Если бы вы видели, как Родион обращался с моим мужем в болезни, как помогал, сразу бы поняли, что этот мальчик не способен убивать.

— Два года назад, когда мы с вами встречались на допросе в управлении уголовного розыска, вы мне ничего такого о вашем племяннике не говорили, — заметил Гущин.

— Что вы вспоминаете, что было тогда? Я мужа схоронила только-только. Не знала, как жить дальше одна. А тут этот кошмар с арестом Родиоши, обвинения какие-то дикие, что он маньяк, этот самый Майский убийца, о котором газеты писали. Надя была тогда на грани. Я тоже на грани. Похороны, а потом весь этот кошмар, такой позор… такой ужас… У Нади дети маленькие, им чуть ли не бежать пришлось из этого чертова городишки, они боялись — ведь все что угодно с ними родственники убитых могли сделать. Могли квартиру поджечь или с детьми что сотворить в отместку. И я… я тоже дико за них боялась. Но я не верила, понимаете, я не верила, что Родиоша виновен. Он не способен убить. Он не такой.

— Так Родион с вами общался? И со своими двоюродными братом и сестрой? Разговаривал? Поддерживал нормальный контакт? — спросила Катя. — Насколько я знаю, на следствии он не общался ни с кем, не давал показаний, полностью ушел в себя. Я видела на записи — он все время барабанил.

— А что вы хотите, если его схватили и посадили в тюрьму? С его-то мозгами, — Вера Сергеевна пожала плечами. — А то, что он барабанит… у него потрясающее чувство ритма, способность к музыке невероятная. Это у него дар такой. Его барабанщиком взяли в эту их группу… Надя мне тогда говорила, фашистское название… удивительно, как молодежь сейчас падка на все подобное.

— Чертовски падка, — согласился Гущин. — Скажите мне, пожалуйста, отчего ваш сын с утра пораньше одет точно на карнавал и даже накрашен, словно женщина?

— Так и знала, что вы спросите про Феликса, — Вера Сергеевна укоризненно покачала прекрасной своей головой, точно они спросили нечто неуместное. — Да, он такой у меня мальчик. Он не гей, он нормальный, просто у него такой способ самовыражения. Это называется сейчас у молодых — готы, а мой Феликс гот антикварный, есть у них такое направление. Вы не представляете, сколько мне стоит его одежда, это ведь вещи от-кутюр. Я сначала пыталась это прекратить, противилась, просила его быть как все. Но он не может быть как все. И я смирилась. Я его мать, мне нужен здоровый, нормальный сын, а не закомплексованный неврастеник с подавленным либидо.