Йага. Колдовская невеста

Бабки негромко переругивались, выясняя, раньше али позже о прошлом годе лег белый покров, какому-то без меры шустрому ребятенку отвесили оплеуху, и тот ну реветь! Остальное же было чин чином. Величаво опускались с неба снежинки, звездами сияли огоньки.

– А коли так, и ты будь к нам милостив, батюшка. Проходи в Чернобор, гостем желанным назовем. Да смотри, не засиживайся и не лютуй!

Полетел глиняный горшок, и пламя высоко взвилось над поленьями! Самой туче пузо опалило! Нынче Мороз гость в Черноборе, а стало быть, как и всякому гостю, озорничать ему не след.

Кто опытный, успели плотнее сгрудиться вокруг воза. Знали, что жрец откинет дерюжку и достанет большой кувшин, а сыновья откупорят залитую воском крышку. Первый глоток батюшке Морозу, в костер; второй жрецу; потом отхлебнут сами. А после и все желающие смогут отведать крепкого ягодного вина. Хотя что уж, на всех не хватит. Оттого скоро вокруг повозки свободного места не осталось. Йага же, напротив, увлекла Рьяна в другую сторону.

– Мне тебе сказать что-то надо, – сбивчиво пояснила она.

Она тянула его за собою к опушке леса, а сердце замирало: что еще молодец ответит? Потонули в ночной темноте нарядные девичьи уборы, скрылись за холмами черноборцы, только золотые искры костра нет-нет, а взлетали в черное небо и кружили там, как потерявшиеся светлячки.

Границы бора ведьма не нарушила. Остановилась на полянке в березнячке – уже не людское царство, еще не лес. Нерешительно застыла, удерживаясь на тонком лезвии миров. Можно ведь со всех ног броситься в чащу и забыть город, где не сразу разберешь, кто друг, кто враг, улыбчивого Рада и проклятого с далекого Севера забыть. А можно пойти в Чернобор, в чистую избу усмаря. Сесть под окном с вышиванием и слушать, как мужики обмениваются колкостями. Один – что брат; второй…

Едва касаясь, Рьян убрал густые волосы от ее шеи и коснулся губами. Йага вздрогнула и отошла. Она убежит. Вот скажет то, что зудит на языке, и убежит.

Она повернулась к нему, но очей не подняла, так и вперилась в подернутую инеем траву. Осторожно стянула сапожок, а за ним второй.

– Простудишься, – буркнул северянин и подался к ней, но ведьма жестом остановила.

Да и ни к чему ей уже обувка: там, где сминали траву босые ступни, иней таял, а жухлую безжизненную траву сменяла сочная весенняя поросль. Ведьма горела, и земля отвечала ей жаром.

Йага скинула тулупчик.

– Ты что делаешь?

Голос северянина было не узнать: низкий, хриплый. Не то сдерживаемая ярость сквозила в нем, не то иная сила, которую не способен обуздать муж.

Ведьма потянула тесемки поневы, и юбка соскользнула по смуглым ногам. Рубаха обнажила плечо, ключицы и грудь, легла рядом с остальной одежей. Дочь леса осталась нагой, а Рьян глядел на нее, как в первый раз, и глаза его по-звериному сверкали в темноте.

– Остановись, – взмолился он. – Не подходи, иначе…

Йага подошла, а тропка из молодой травы проросла за нею. Выпускали бутоны цветы, просыпалась мошкара, удивленно выкапывались мыши. На лужайку опустилась весна, а по самой ее кромке валил пушистый белый снег. Он плотной занавесью укрывал влюбленных, глушил звуки.

Она положила ладони на плечи Рьяна и скользнула к груди, распахнула телогрею и прильнула губами к подбородку – куда доставала. Сердце забилось пойманной птичкой. Девка прижалась к его груди, чтобы не глядеть в глаза. Пришло время. Боле некуда деваться. Она выпалила:

– Я тебя люблю!

И зажмурилась, не зная, плакать или смеяться. Грудь молодца стала каменной. Ни вздоха, ни удара сердца – ничего. Ровно умер.

А потом родился заново, подхватил ее на руки и закружил.

Он целовал ее. Горячо, сильно, больно. Все вокруг стало Рьяном. Трава под бедрами, сдавливающий грудь воздух, редкие снежинки, чудом залетающие в их весну и каплями дрожащие на коже.

Девица изогнулась дугой, подставляясь жадным губам, вцепилась в рыжие кудри, и проклятый зашипел от боли и страсти. Синие глаза, руки, губы, трава, воздух – все ласкало ее и было ею. Где-то далеко шуршала черная чаща, а с другой стороны, у городской стены, облизывал угли, извивался пламень костра. И они, та и другой, тоже были ею.

Мало! Боги, как мало стало всего, что наполняло ее! Ведьма ухватилась за плечи северянина, и проступившие на пальцах когти прорезали рубаху. Она оказалась сверху. Прямо когтями рванула остатки одежды, царапая кожу и виновато зализывая тонкие алые борозды, расчертившие рисунки на груди. А он лежал, боясь пошевелиться, вздохнуть боясь от счастья.

– Мой… Мой! – прорычала Йага.

Он сомкнул объятия, прижимая любимую.

– Твой…

Пурга закрутилась в тугой узел, но на поляне царила весна. Взвыл ветер, заглушая стоны. Закачался лес и запел город. Все едино, все! Людье и Безлю дье. Зверь и человек. Лесной огонь и северный лед. Кровь и наслаждение. Женщина и мужчина. Она закричала, а он мигом позже. И мир раскололся на белые пушистые снежинки, а больше ничего не было.

Глава 20 Маленькая смерть