Ягоды. Сборник сказок

– Саша, я тебе спою, если хочешь. Есть песня одна, я сам не знаю, откуда она у меня возникла. Однажды я сидел и просто смотрел в окно. Вдруг показалось, что небо смешивается с землей. Ничего видимого не происходило, но это меня еще больше пугало. Я знал, точно знал, что что-то происходит, а глаза просто обманывают. И кричать тоже хотел, как и ты. Но вдруг появилось нечто. То ли в воздухе, то ли в дыхании. Свобода особая. Я так дышать стал глубоко и услышал это.

Саша внимательно посмотрел на Бориса Ильича. Тот смотрел на Сашу и ждал, когда Саша позволит начать петь. Саша еле заметно кивнул.

Борис Ильич подошел к окну и тихо запел. Сначала тихо, нерешительно, даже смущаясь. Взглянул в окно. Новая погода словно подхватила его тихую песню и вошла в палату. Саше показалось, что теплый ветер проходит через его тело. Природа стала удивительно мягкой, окутывающей внутреннее и внешнее ветром и вниманием. Песня перешла в морской шум, а через мгновение – в тишину. Она звучала, но неслышно.

– Саша, сегодня ты остаешься смотрителем.

Небо казалось особо мягким, без видимых границ, втягивающим в темную неизвестность. Оно сливалось с землей, а вместе с ней и со всем явленным, уже не оставалось разделений и преград. Достаточно было малой воли – и перед чувствами раскрывались любые тайны и запреты. Саша вспоминал детские чудеса, возвращался мыслями в заброшенные мечтания и поиски волшебства. На небе должна была проявиться особая звезда. То ли она должна была указать на то, что Бог снова родился на земле, то ли на то, что волшебство не будет больше спрятанным… Никто не знал, что она должна значить, но все ее ждали. Каждую ночь оставляли смотрителя, говорили ему: «Смотри туда». А когда на утро все просыпались и спрашивали, видел ли он что-либо, то смотритель не знал, что ответить. Он был точно убежден, что видел и звезду, и понимал, что нужно делать, как мыслить, как жить. Он продумывал, что расскажет всем после пробуждения, продумывал до деталей. А когда его спрашивали, он просто молча мотал головой, терялся. И так каждую ночь.

Саше показалось в один момент, что волшебство уже явлено и надо всего лишь найти точку, откуда оно откроется. Он взглянул вокруг. Внезапно рядом с собой он почувствовал присутствие страха. Страх был всего лишь рядом, но чем больше Саша смотрел в сторону страха, тем больше впитывал его в себя. И уже когда все это оказалось внутри, когда снова захотелось закрыть лицо руками, он понял, что мир кричит и кричит оттого, что его пытаются обхватить. Саша поднял руки, закрыл глаза и закричал вместе с миром. Крик прошел сквозь видимое и превратился в старую песню. Вновь теплый ветер коснулся Сашиного тела, посуществовал и прошел через него, вынося страшное куда-то назад. Дальше была тишина, которая открыла чувствам новую природу, полную ясности и чистоты.

Никакая доля сна не смогла увлечь Сашу в ту ночь. Наутро он, полный решимости и новых знаний, пришел к остальным. Лишеев уже не спал.

– Смотрю я в потолок, – задумчиво сказал он. – Каждое утро смотрю. Узоры разглядываю. Меняются каждое утро узоры. Так и узнаю, насколько крыша течет. Плохо мы ее залатали. Сегодня новых узоров как никогда много. Видишь?

Саша посмотрел на потолок.

– Видишь? Ты только всмотрись. Здесь как на небе. Видишь, ха-ха, ты все видишь, – Лишеев захохотал. – Зови Бориса Ильича, пусть с нами лезет на крышу, помогает латать. Нам нужен хороший дом. Понимаешь? – глаза Лишеева словно втянули Сашу своей глубиной и ясностью, он на миг снова оказался среди ночного понимания, показалось даже, что тихая песня вернулась. Мыслить и жить снова стало легко.

Саша закивал, повернулся, побежал по коридору. Вскоре они втроем стояли на крыше первого корпуса. Лишеев суетился, резал куски толя, прикладывал, отбрасывал, ругался. Борис Ильич пытался поддержать, уложить куски, где надо, прибить, но у него плохо получалось. А Саша просто смотрел то на них, то на небо, улыбаясь внутри себя всему видимому и невидимому.

Маски

Район делился на две части: северную и южную. Посередине проходил «экватор» – такая улочка, начинающаяся за гаражами и уходящая в лес. В южной части было больше всяких стремных мест, согнутых фонарей, разбитых телефонных будок, а в северной части было самое большое и таинственное – железная дорога. Валерик принадлежал северной группировке и гордился тем, что в его местах ходят поезда. Когда ему становилось плохо, он ложился около распахнутого окна, слушал звуки дрожащих рельсов, мысленно и чувственно садился на поезд и уезжал на нем. А плохо ему становилось довольно часто, раз в пару недель. Бывало, ходил-ходил, смотрел-смотрел, как вдруг с головой что-то приключалось и жизнь вокруг начинала падать – прямо в голову, прямо в этот невыносимый звон.