Яичница из одного яйца

– Нет. Должен официально предупредить, что вы имеете полное право не хотеть. Не хотеть и отказаться,– отрезал пастор.– О принуждении не может быть и речи. Дело это ответственное и должно быть выполнено крайне добросовестно, а следовательно – сугубо добровольно. Поэтому,– он подержал паузу, в которой нормальный человек мог бы сыграть жевлаком,– поэтому перейдем подробно к вашему делу.

– Но я же не хочу! – пояснил Фомин.

– Я имею в виду уголовное дело. Дело об убийстве электрическим током в административном корпусе типографии,– уточнил пастор.– Следователь Светлов,– неожиданно представился он и разгладил перед собой очередной лист.

Все произошло с такой быстротой, что Лев Николаевич еще ощущал во рту пощелкивание пузырьков. Правда, теперь они вряд ли были шампанскими и лопались без слов. В провисшей тишине – даже сквозь закрытый рот – звук был резким и неприятно громким, пока Фомин, глуша звук, не скосил глаза на амбала, который в том же тюремном полуприседе шелушил, как оказалось, полковницкую челюсть, складывая громко отламываемые зубы в горсть.

– Я не убивал,– утлым голосом пролепетал Фомин.

– Очень может быть,– весомо согласился пастор.– Обязан поставить в известность, что на сегодняшний день следствие располагает лишь рядом косвенных улик. А именно: отпечатки пальцев на электрорубильнике, магнитофонная запись крика, результаты следственного эксперимента и… и показания свидетелей,– добавил он, положив на лист ладонь.– Этого явно не достаточно. Тем более, что показания принадлежат исключительно служебным лицам, а тело пострадавшего не обнаружено. Таким образом, предъявить вам обвинение в преднамеренном убийстве, равно как и в убийстве по неосторожности, а также в покушении на убийство я, безусловно, не могу. Не имею права. И не хочу. Это ясно?

Издав безголосый шип, Фомин попытался кивнуть, но пастор сделал это за него.

– Очень хорошо,– сказал он.– Более того: лично я имею основания предполагать, что дело инспирировано сотрудниками спецслужб. А вместе с длительной подготовкой, оно являлось частью операции, организованной прежним руководством, о чем говорилось выше. Целью операции было – путем расшатывания психики и создания психической дезориентации вынудить вас на якобы добровольное погружение, о котором тоже говорилось выше. Учитывая эти обстоятельства и принимая во внимание безусловную недобросовестность следствия, на сегодняшний день можно ставить вопрос о прекращении вашего дела вообще. Это ясно тоже?

"Да",– хотел сказать Фомин. Но амбал с треском разломил челюсть пополам, и Лев Николаевич подстреленно дернул лицом. Однако пастор принял и этот жест.

– К сожалению, участие в операции сотрудников спецслужб придает делу новый поворот. И если пострадал офицер контрразведки, дело может рассматриваться как убийство политического характера. А признавая открыто недобросовестность прежнего следствия, я обязан иметь в виду, что необнаружение трупа может быть прямым результатом этой недобросовестности. То есть – обязан признать дело недоследованным. И передать на доследование. Вот ему,– пастор указал на амбала, который пробовал теперь разломить зуб.– Безусловно, это потребует времени, причем много. Потому что лично я думаю, что трупа все-таки нет, но… Но придется проверять, все, тщательно, не считаясь со временем, в том числе и наш резервуар,– заметил он, кивнув на свернутый план.– Другого законного выхода просто нет. За исключением, конечно, добровольного содействия следствию. Которое займет у вас, я полагаю, не более сорока минут. И к которому, кстати, вас все равно готовили много лет. Я имею в виду канализационную аварию дома и майора Одинцова – на службе.

– Это – "руки вверх"? – помолчав, глухо спросил Фомин.

– Да. Прививка индивидуальной невосприимчивости. Должно помочь.

– А почему – я? – опять спросил Фомин, опять не узнав свой глухой голос, колыхнувшийся как бы с большой глубины.

– Я полагаю – рост. У вас идеальный рост. Для коллектора. А теперь – оптимальный вес,– сказал пастор и сделал знак.– Это важно. Для погружения.

– А что…– начал было Лев Николаевич, но поднявшийся по знаку амбал принялся развинчивать хомут.– А что я кричал? Тогда?

– Тятю, чего…– буркнул амбал.

И болтнув освобожденной головой, Фомин вдруг упал взглядом в свой невероятных размеров живот, покрытый густой подмышковой порослью.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– А меня понизили,– сказал Конь.– Слыхал?

Но Лев Николаевич презрительно посмотрел на него, и Конь затих.

Презрительные взгляды получались лучше всего. Ворочать толстой шеей было сложно, и чтобы посмотреть на Коня, который горько сидел на куче снятых унитазов, Фомин чуть шевелил щекой, отодвигая ее в сторону, из чего и складывался презрительный взгляд.