Яик - светлая река

- Слова хаджи своему соседу, почтенному аксакалу, относятся, я думаю, к каждому из нас, - начал Ахметша, делая вид, будто обращается к одному Тобаниязу. - Для развития, укрепления и расцвета нашего молодого государства, возглавляемого высокородным Жаханшой и уважаемым доктором Халелом, членом Императорского Петербургского общества ученых медиков, мы от всего сердца, достопочтенные господа, должны сделать все возможное и отдать все, что имеем. Поэтому я считаю необходимым поговорить сейчас о наших практических делах. О значении, сущности и целях нашей автономии, о которой народ мечтал в течение столетий, исчерпывающе сказал великолепный оратор и мудрец Жаханша. Лучше мы не скажем, более глубоких слов мы не найдем. Но есть другие вопросы, которые надо нам решить на собрании. Это вопрос о переводе нашего правительства в другое, более удобное место, в самую гущу казахов - в город Уил. Город Уил граничит с городом Уйшик* и Мангистау, близок к Актюбинску и Иргизу и недалек от Тургая, Аральска, Казалинска, Акмечети. Лучшего центра для нашей автономии не найти. Лично я всецело за то, чтобы центр находился в Уиле. Я не только поддерживаю, но и обещаю оплатить все расходы по переезду, обеспечить всех лошадьми и подводами. Кроме того, дарю десять отборных аргамаков офицерам - выпускникам кадетского корпуса города Уила - защите и надежде молодой автономии.

______________

* Уйшик - Гурьев.

- Спасибо, господин Ахметша! От своего имени, от имени присутствующих здесь членов правительства много раз благодарю вас за высокое чувство гражданства и за щедрость, - сказал Жаханша.

- От меня, господин Жаханша-мирза, пятьдесят коней. То же дарю руководителям армии, - объявил с места Шугул. Сказав это, он снова устремил колючие глазки на Кабыла и продолжал: - Вот этот бай из баев Кабыл спокойно может подарить двести коней. Это будет меньше его приплода за год. Давайте, пусть все объявляют свой дар! Позовите из прихожей баев Мукая и Коданбая. Пусть покажут свою щедрость! Калыбай, записывай!

- Хаджи, ваше дело - называть, мое дело - записывать. Пятьдесят очень хорошее число. Но "сто" и называть приятней и записать удобней. Особенно когда говорят: "Сто коней, сто верблюдов, сто овец..." - бойко приступил к своей обязанности Калыбай.

Кабыл засуетился, не зная, что сказать. Ему на выручку бросился какой-то толстяк, сидевший ниже Шугула.

- От хаджи он не отстанет. Запишите от Кабыла пятьдесят коней, - сказал он, взглянув на Калыбая.

- Пятьдесят коней, - объявил Калыбай. - От Кабыла Ахметова - пятьдесят коней. От вас, почтенный, тоже пятьдесят. Писать меньше пятидесяти неудобно, да и бумаги не хватит. Числа сорок семь, сорок восемь займут полстроки, бормотал интендант, доказывая толстяку преимущества цифр "пятьдесят" и "сто".

Немало времени ушло на составление списка. В кабинете оживились, поднялся шум, как на базаре.

- Теперь пойду к тем, кто остался в прихожей и во дворе, - и Калыбай устремился к двери.

- Писарь, подожди-ка, - остановил его Тобанияз. - Записывай. Сто джигитов в кадетскую школу Уила. Расходы по учебе ста джигитов - за мой счет. После окончания учебы всю сотню офицеров конями и седлами снабжаю я. Пиши. - Тобанияз взглянул на Жаханшу: - Да сопутствует тебе удача! Пусть исполнятся твои желания! Род Адай поддержит тебя, мирза. К каждому из той сотни джигитов я добавлю еще по двадцать адайцев. Пусть это будет Адайский полк. Он станет твоей опорой и защитой. Можешь всегда рассчитывать на мою помощь.

Жаханша пожал Тобаниязу руку, искренне поблагодарил его.

3

Сегодня уже три дня, как не было Кульшан. И эти три дня показались Мендигерею тремя месяцами. Разговаривать не с кем, и на допрос не вызывают. О чем он только не передумал за эти дни! Пытался предугадать, чем кончится его дело, мечтал о лучшем, но рассудком все больше склонялся к худшему: "Уральский военный суд приговорит всех своих заключенных к смертной казни. От суда атаманов милостей ждать нельзя. Ну, а что будет делать Джамбейтинское правительство? Подражать уральским палачам. Будет судить, наказывать... Если правительство собирается в Уил, то оно поспешит с судом. Но почему не допрашивают и не ведут следствия? Или без суда..." Эти думы не покидали его ни днем, ни ночью.

В камеру вошел солдат и приказал:

- Почтенный, одевайся! Быстро!

От неожиданности Мендигерей не сразу понял его.

День клонился к вечеру. Смеркалось. Ничего не говоря, Мендигерей задумчиво уставился на солдата, как бы силясь вспомнить, где он его видел.

- Одевайся, говорят тебе! Глухой, что ли?

Мендигерей смолчал. Открылась дверь камеры, показалась голова надзирателя.

- Ну, поживее!

Бывает, что от горьких мыслей, от подавленности или неожиданности человек как бы лишается дара речи и никак не может прийти в себя. В таком состоянии был сейчас и заключенный.

- Да в уме ли он? - спросил первый солдат надзирателя. Тот, не отвечая, медленно отчеканивая каждый слог, проговорил:

- Поч-тен-ный, бы-стро оде-вай-ся!

- Я готов, - помедлив, ответил Мендигерей.

- Ну, тогда пойдемте. - Солдат повернулся к надзирателю: - В уме, оказывается.