Яик уходит в море

Здесь играют ребята, еще не вышедшие в малолетки. Они во всем подражают взрослым, а возможно, и сами умеют чувствовать, как взрослые. Во всяком случае, им так кажется…

Сегодня воскресенье, день больших поседенок. Венька, озираясь, пробрался на ребячью поляну. На небе проглянули первые звезды. Посреди большой поляны на бревнах тихо сидели первые девушки. Казачонок из-за талов оглядел игравших казачат: Ставки Гагушина еще не было. Ребята заметили Веньку и на минуту примолкли, но никто не решался дразнить его. Валя сидела на бревнах, закутавшись в большую серую шаль, отдельно ото всех, и от этого приятно дрогнуло Венькино сердце. Венька, холодея от волнения, отчаянно протянул ей руку и буркнул:

— Здорово!

— Здравствуй.

И как только это умеют девчата так просто и спокойно разговаривать в таких случаях? Будто ничего и не случилось. Казачонок с усилием заставил себя сесть с нею рядом. Он все еще не знал, как она отнесется к нему теперь. В смятеньи чувств он ничего не замечал вокруг себя. Звезды смутно, словно далекие костры в туманной степи, качались в большом и синем небе. Рядом шуршала по камышам река, ребята играли в горелки, в отшельника, в краски. Деревья прятались в сумерках, теряя очертания. Лица людей было трудно различить, и от этого Веньке было спокойней. На большой поляне Катя Панова запела одну из самых любимых и страшных казачьих песен:

Настала священная брань на врагов,
И в битву помчала Урала сынов.

С какой искренней грустью рассказывает песня о прощаньи молодого казака с женою, об их клятвах в вечной верности. Уже самый мотив ее, протяжный и горестный, предрекает неизбежное несчастье. Три года бьется казак с супостатом и возвращается на родину.

Поведай, родитель, поведай ты мне
О матери родной, о милой жене.
Старик отвечает: «Здорова семья,
Но, сын мой, случилась беда у тебя:
Тебе изменила младая жена,
Ты видишь: печалью иссохлась она».

Родители молят казака простить молодую женщину, но суровый муж взмахом сабли отрубает жене голову.

Безмолвно он голову тихо берет
И молча к народу на площадь несет.
Свое преступленье он всем объявил
И требовал казни… и казнь получил…

Венька слушает песню. Казачки поют ее хорошо — просто и искренне. Они не сомневаются в том, что все это — быль. Такой случай произошел и у них в поселке в семье Бизяновых. Венька одобряет поступок казака. Уралец никогда не прощает измены, уралец не любит шутить, он ревниво хранит свою честь, невозвратимое благо. Казачонок искоса взглядывает на Валю, видит блеск ее черного глаза, крыло ее гладких, темных и нежных волос над белым виском и думает:

«Неужто и мне доведется рубить ей голову? Как жалко-то будет!»

Ему становится грустно. Он знает, что если надо будет, он отрубит эту милую, прелестную, единственную головку, не посмотрит ни на что. Он — казак. Венька глубоко вздыхает и, набравшись храбрости, говорит хрипло:

— Ну вот, я и пришел.

Это он решается выговорить, просидев с Валей рядом чуть не с полчаса. Валя молчит и прячет глаза. Венька слышит свое сопящее дыхание. Он уже уверен, что девчонка во время их разлуки успела переметнуться к другому.

— Ты слышишь? А?

Как жалостно и не по-мужски слышится это «а». Он тянется к ней, он хочет коснуться ее плеча, но рука робко повисает в воздухе.

— Чего ты?

Черные грустные глаза нежно смотрят на него из-под шали. И Венька теряется от жуткой радости. Он понимает теперь все. Ну, и что тут скажешь, в такой страшной синей тишине? Казачонок уже не слышит криков ребят и топота ног на большой поляне. Он не слышит даже гармошки и гнусаво-приятного голоса Пашки Гагушина:

В Бутагане под кустами есть трава примятая.
Тут не ветер виноват, а любовь проклятая.
Матаничка — вольный цвет,
Скажи, любишь или нет?

Только когда припевка уже смолкла, Венька ясно услышал ее. Так часто бывает в минуты больших волнений. Звук, иногда человек, зверь, кусок природы уже уйдут от слуха и глаза, а ты все-таки видишь и слышишь их, да еще с какой небывалой ясностью! Припевка, как живая, переливалась в ушах казачонка. Словно он сам пел ее, обращаясь к Вале…

Венька снова набирает в себя воздух и храбрости и говорит:

— А давно, матри-ка, мы с тобой не видались?

У Веньки все вдруг замирает в груди, как при опасном прыжке головою вниз с Красного яра в реку. Сколько прелестной и острой дерзости в этих словах: «мы с тобой». А вот дальше, — дальше начинается еще более прекрасное, неожиданное и высокое. Шепелявый Мишка-Сосун, сын целовальника, играя под казака, подбегает к ним и, кособенясь, начинает стучать по бревну палкой:

— Тук-тук!

— Кто тут!