Яик уходит в море

Конфузясь ушел незаметно в ворота Инька-Немец.

Луша по-звериному проворно привстала на колени и на локоть, готовясь к последней защите. Глаза ее сквозь волосы, закрывшие ей лицо, отчужденно и дико глядели на толпу. Ее белое, прелестное покатное плечо поднялось из-под разорванной голубой кофточки. Под клетчатой юбкой ясно обозначились стройные, готовые к прыжку, ноги. Она бегала взглядом по толпе и хорошо видела, что пощады ей не будет. Женщина с отчаянием в душе решила, что она будет драться насмерть и ни за что не дастся живой на поругание. Ее уже обходили стороной Сергей Вязов и Пашка Гагушин. Ноготков стоял наготове с синим кушаком в руке… И в этот самый момент рядом с пухлым и низким Васильем неожиданно вырос поп Кирилл. Он казался в два раза выше Ноготкова. Был он без шапки, пышные его волосы были встрепаны. Видно, что он бежал сюда. Рыжекудрый, до крайности возбужденный и еще мало знакомый толпе, он невольно заставил казаков остановиться. С силой и уверенностью в своем праве, он оттолкнул Ноготкова, даже не взглянув на него. Помог подняться на ноги Луше (она вырвала от него руку и встала сама) и подхватил Веньку на руки.

— Лу… Лукерья… Ефимовна! — Он заикался больше обыкновенного: — Идите за мной. И пусть только кто… кто-нибудь посмеет дотронуться! Лучше всего… ни… ни… никогда, никогда!.. — эти слова он выкрикнул с особым тоскливым волнением: — не иметь дела… со скота… а-ами!

Губы у него дрожали и прыгали. Серые, круглые глаза глядели на толпу с обнаженной ненавистью. Он широкими шагами, взбрасывая высоко полы коричневой рясы, двинулся к воротам. Венька лежал без движения у него на руках. Алеша ухватился за Лушу.

— Постой, погоди, батюшка! Твое какое дело? Куда вязнешь? — затрясся Тас-Мирон, заступая ему дорогу.

Поп пристально, как бы с любопытством посмотрел на казака, странно перекосился лицом. Рот его стал стерляжьим, угловатым. С презрительной брезгливостью он сказал сквозь зубы:

— Поди с дороги… гадина!

Гагушин испугался. Он видел, что поп готов сейчас на все, даже на убийство, а умирать из-за плетки и уздечки Тас-Мирон даже при его чудовищной скупости никак не хотел. Пятясь, он отступил шага на три в сторону. Старики опять загалдели, вскинулись. Но было уже поздно: поп Кирилл с Венькой на руках, Лукерья и Алеша уже выходили за ворота на улицу.

Луша еще взволнованно, но очень мягко положила свою руку на плечо Кирилла:

— Дай-ка я донесу мальчушку.

Кирилл внимательно взглянул ей в глаза. Он почувствовал по ее тону, что ее просьба была лишь предлогом для того, чтобы заговорить и выразить что-то очень большое и особенное, такое, что словами даже не скажешь. Да оно так и было. С какой нежной болью и острой тоской увидал Кирилл в этих женских глазах глубокую, готовую на любое самопожертвование благодарность! Его мгновенно пронизало ощущение огромного счастья. Больше того, он услыхал, как радостью поднимается его грудь, как вырастает в душе вдохновенье к счастью, уверенность в нем и его светлая неизбежность. О, да, человек даже в рясе еще может быть счастливым. Да что ряса? Ее можно, как Василист епитрахиль, повесить корове на рога, дьяволу на хвост. Все к черту! Нет ничего на свете — ни бога на небе, ни правды на земле. Есть только одна голая жажда счастья. Кирилл прекрасно и с горечью узнал давно, что люди, как и он сам, лживы, женщины же особенно, но он ощущал несомненно, что эти глаза с золотыми искрами сейчас не лгут.

И только теперь он понял, что нет ничего чудеснее в мире, как увидать в глазах женщины правду, одухотворенную внезапно пришедшей любовью…

— Мы вместе… понесем. Вместе! Всегда вместе!

У Луши от стыда и счастья оборвалось сердце. Она сразу же почувствовала особый смысл его слов. Покраснела, опустила глаза и стала дрожащими пальцами поправлять на ходу забытые сизые свои волосы.

15

В одну из ночей после порки, перед самой утренней зарей, казачонок неожиданно встал с постели. Бесшумно вышел во двор. Поведя носом, обнюхал воздух и без помощи рук поднялся по лестнице на сарай. Взобрался оттуда на вышку база и смело шагнул по бревну, аршинным комлем выдавшемуся из крыши. Остановился как бы в раздумьи на самом конце его. По-собачьи поднял вверх лицо. Похоже было, что он ищет бледные лучи месяца — ждет, что вот-вот лунное существо, нежное и прекрасное, появится на этих морских, светлых льдинах облаков, улыбнется и поведет таинственную и волнующую с ним беседу. Брови его высоко поднялись на лоб. Глаза были широко и недвижно раскрыты. Венька напоминал сейчас глухонемого: бледное его лицо, иссеченное лучами далекого месяца, было искажено глубокой мукой. Он чуть заметно покачнулся и замахал руками, как птица крыльями. Желтая его рубаха вздувалась колоколом от ветра. С глухой и упрямой настойчивостью он забормотал:

— Вон он… вон он… корабль с парусами. Мне его!.. Мне его, корабль с парусами!

Вернулся он тем же путем. Поднимаясь на крыльцо, проснулся, с удивлением посмотрел вокруг, содрогнулся от холода (он был в одной рубашке) и вошел тихо в избу.