Яик уходит в море

— У, как башка трещит! Бяда! Кто тя прислал за мной?

— Никто. Я сам. Да тише ты.

— Чего там тише. Бог и ночью не спит, его не напужаешь, — сказал казак, глядя на синие пространства ночи.

Опять на окрайке поселка заорал горластый петух. У плетней тихо двигались тени ребят: они пробирались домой. Луна куталась в легкие, пушистые облака и, покачиваясь, плыла на запад…

14

Утром неожиданно разыгралась буря. Перед зарей Ноготков, потягиваясь, сошел вниз с сеновала и тут же увидал выдернутый из двери пробой. Он пригнулся к окошечку, смешно мазнул себя по щеке ладонью: нет арестанта! Хотел было закричать, но успел подумать, что умней будет сначала все разузнать самим. Едва растолкал Вязова. Пойти прямо к Алаторцевым они не решились. Бросились к шинкарке Васене Ахилловне в надежде, не забрел ли туда Василист опохмелиться.

У Васены Алаторцева не оказалось. Там гуляли два малолетка — Панов и Калашников, пропивавшие последнее свое лето перед призывом. Они были привычно и сонно пьяны, но тут оживились и с восхищением и завистью наперебой принялись рассказывать, какую, дескать, знаменитую плетку и уздечку с накладным серебром купила кабатчица у Лукашки Бизянова.

— Хай, хай! — качали они восторженно головами. — Вот гоже было б откупить их. Покозырять бы ими на службе во фрунту!

Пошли поглядеть, и Ноготков ахнул, сразу же признав, чьи это вещи: только на днях ими похвалялся Пашка Гагушин. Сейчас же кинулись все вчетвером во двор Тас-Мирона. С ребят мигом слетел хмель. Воровство казака, хотя бы парнишки, у своего же односельчанина было чудовищным случаем. Тас-Мирон завизжал от огорчения. Злобно кинулся с кулаками на сына, вынесшего накануне эти вещи из избы. Затем казаки ватагой отправились к Васене, забрали у нее со скандалом вещи; оттуда пошли в поселковое правление. По дороге к ним присоединилось несколько стариков, любящих разбирать скандальные дела. Тут был заросший седыми волосами Игнатий Вязов, рыжий, не седеющий Яшенька-Тоска, рябой Пимаша-Тушканчик, прибрел, опираясь на толстую суковатую палку, Инька-Немец.

Не так еще давно по поселкам процветал свой доморощенный суд. Теперь стариков лишили удовольствия быть властителями судеб, а что делать в старости, когда человек уже завершил положенный ему, в сущности очень несложный круг жизни? Конечно, каждому из стариков хочется поучить молодежь житейской мудрости, и они не уставали это делать, вспоминая теперь с тоской и завистью о прежних озорных своих проделках, вероятно, самом ярком и радостном на свете.

Немедленно отрядили понятого за Лукашкой Бизяновым. Лукашка явился вместе со своим отцом Демидом Поликарповичем. Игнатий Вязов важно задрал бороденку, и без того торчавшую у него опушкой вперед, и повел допрос.

Ему мешал егозливый и злой Тас-Мирон.

— Ты, малец, приметил эту плетку и уздечку?

Казачонок оглянулся на возбужденные лица казаков, на хмурого отца, подумал, что запирательство ни к чему не поведет, а лжи ему никогда не простит родитель, шмыгнул носом и взлохматил на затылке свои выцветшие, конопляные волосы:

— Плохо приметил. Ночь сильно черная была. Могу, матри, обмишулиться.

Легкая улыбка пробежала по лицам стариков. Им понравился дерзкий, настояще казачий ответ. Тас-Мирон же разъярился еще больше. Заорал:

— Говори без утайки, паршивец, как было дело?

— А дела, гляди, и не было. Было одно озорство.

Гагушин привскочил с лавки и полез на парнишку:

— Хорошо озорство! Хорошо! Вещички у казака уворовали… Украли будто кыргызы немаканы… В тюрьму тебя! Хочешь в тюрьму?

— Не хочу, поди.

Лукашка оставался невозмутимым.

— Не замай руками. Да заплачу я за полштофа Васене. Подумаешь, деньги! Чево шуметь-то столько?

Нет, Лукашка положительно нравился казакам. Знатный из него выйдет казак. Но все-таки нельзя без кары оставить такого преступления. Свои у своих до сих пор никогда не воровали в поселке. Старики принудили Лукашку рассказать подробно, как было дело, кто был коноводом и зачинщиком и как был освобожден Василист.

Инька-Немец восхищенно потрясал аршинной бородой:

— Ухи ребята, прямо ухи! Тапферы! (Храбрецы).

Стали судить и рядить, как поступить с ворами. Сначала решили было засадить Лукашку и Веньку в каталажку до приезда начальника, но Инька возмутился:

— Зачем это надобно поштенным казакам заниматься фискальством? Путать сюда поселкового? Найн! Мудрость его всем известна. Скажем ему, что войско отпустило Василиста Ефимыча — и шабаш!

На средину горницы выдвинулся ласковый на вид, глуповатый Игнатий Вязов, считавший себя за лучшего судью в поселке и прозванный в насмешку «Соломон без головы»…

— Правильно, старички. Не для ча бучу подымать из-за этого. Не для ча. Люди они молодые…

Он коснулся бадажком плеча Лукашки и любовно посмотрел на него вприщурку:

— Им надо еще жить и служить… К чему мы станем перед начальством им физиогномии пачкать?

— Что ж, выходит, отпустить их так шайтанов-полунощников, воров окаянных? — ощерился Тас-Мирон.

Вязов проколол снизу пальцем свою бороду и, тихо пошевеливая им среди волос, торжественно и благодушно заулыбался: