Яик уходит в море

«Яик уходит в море» — по-настоящему талантливое произведение. Оно полно лирических отступлений, вдохновенных и поэтических описаний природы, деталей быта, колорита народного языка, придающих всему повествованию красоту и своеобразие. Все это выписано с искренней взволнованностью, которая от первой страницы романа до последней держит читателя в напряжении, заставляет его переживать чувства героев, их волнения и горечь.

Роман-эпопея «Яик уходит в море» — свидетельствует о том, что Валериан Правдухин прекрасно знал историю уральского казачества и сумел ярко отобразить ее в своем произведении. Частные недостатки романа не исправишь теперь, и за автора не допишешь тот или иной образ. Да и не столь важно сейчас их отмечать. Куда важнее и значимее, по выражению А. Луначарского, «превратить в активную силу ту художественную энергию, которая заключена в произведении, оживить ее вновь путем приведения ее в контакт с нашими собственными жизненными задачами».

Писательская судьба Валериана Правдухина закончилась трагически. Жизнь его оборвалась в самом расцвете творческих сил. Едва был закончен многолетний труд над романом «Яик уходит в море», появившийся в Гослитиздате в 1937 году, как на писателя обрушилась непоправимая беда: он был оклеветан, книга его оказалась вычеркнутой из читательского списка.

Ныне произведения В. Правдухина снова возвращаются читателю. Писатель заговорил о своей любви к родному Уралу с новым поколением людей. Уже переиздана пьеса «Виренея», написанная им вместе с Л. Сейфуллиной по ее одноименной повести, и заново показана в театрах нашей страны.

Роман «Яик уходит в море» возьмет в руки новое, незнакомое поколение читателей. И встреча эта будет радостной и интересной. Не останется у нас забытым писатель Правдухин. Он стоял у истоков советской литературы и самоотверженно служил ей, не щадя ни своих сил, ни энергии, ни своего пламенного сердца патриота, горячо любившего Урал и родное советское Отечество.

Ал. Шмаков

Часть первая

1

О радость возвращения на родину, к себе в дом!

В поселке Соколином еще с вечера знали, что казаки вернулись из счастливого Хивинского похода, что удачливые вояки уже третьи сутки пьют напропалую в городе Уральске.

На форпосте[1] поднялась веселая суета. Казачки первым делом затопили бани. Они вычерпали чуть ли не половину Ерика, таская без устали воду на узорных коромыслах. Бегом поднимались с полными ведрами на крутой, рыжий яр, где не только трубами, но и окнами, щелями курились и дымили приземистые глиняные избушки. А как мылись казачки! По два часа не сходили с полков, поддавая ежеминутно жару. В банях под потолками стояли пар и хаос, словно в первый день творения.

Маленькая Маричка, жена такого же крошечного джигита и степного гулебщика Ивея Марковича, исхлестала о свою спину три осиновых веника. Полнокровная Настасья Вязниковцева запарилась до полусмерти. Пришлось той же Маричке окунать ее в холодную воду.

Казачки готовились к встрече с мужьями после года разлуки.

Матерые станичники усмехались в наглухо заросшие свои бороды. Искоса поглядывали на распаренных женщин. Самый старый казак в поселке Инька-Немец — чуть не девяносто лет! — скреб восковыми пальцами свою редкостную бороду и покрякивал:

— Матри-ка, и лесу у нас не станет. За один день изведут. Натешили наши родительницы плоть по чужим дворам, а теперь омываются. Оставили бы маненько тальнику, а то казакам нечем будет их по заду стегать.

Но казачки не унимались. Они то и дело выбегали на Ерик, высоко поднимали исподние юбки, бултыхая весело водою, шли на ту сторону речушки и там с азартом купались, чтобы хоть немного остыть от горячей бани и угарных томлений. Эх, как заворошилась в них тоска по мужьям! Они с ожесточением хлестали друг друга ладонями по смуглым, тугим животам, щипались до синяков и хохотали так, что казаки отплевывались в поселке:

— Вот зарразы!..

Нелегко утишить скопившуюся страсть. А тут впереди еще целая ночь или даже две в одиночестве. Можно задохнуться от нетерпенья, когда знаешь, что казаки гуляют у себя в столице, всего в двухдневном переходе от поселка, и кажется, что вот хозяин дышит тебе в затылок — жадно, горячо, и пахнет от него знакомым потом, рыбьей чешуей, азиатскими, полынными ветрами, степной пылью, солнцем…

Ребята еще до зари убежали на Урал с переметами. Надо поймать судака, сазана, жереха, а может быть, осетра. Без рыбы уральцу и праздник не в праздник, и радость не в радость!

Во дворе у Алаторцевых толчея. Хозяйка дома, казачка Анна, высокая, сильная женщина, в резиновых калошах на босу ногу, идет полураздетая из бани. Лицо ее рдеет, как спелая малина. Она вся дымится парком — весенняя земля! Серые глаза хищно поблескивают. Кричит она весело, зло — пусть слышит весь поселок:

— Асанка, кель мунда![2] (Поди сюда!) Смахни-ка навоз со двора! Только Каурого не запрягай, — поедешь на кобыле! С утра намеси глины. Надо баз хорошенько промазать. Вишь щели-то! Хозяин не похвалит…