Якобино

Квартира оказалась уютной. Комната просторная, светлая, с двумя широкими окнами. Крепкие крашеные полы. Толстые стены. Высокий потолок с вычурной гипсовой лепниной посередине – розеткой под люстру, чуть тронутой золотом. Видимо, греку хотелось этакого стиля ампир, виденного где-нибудь во дворце Нарышкина. Под потолком рельефные карнизы-бордюры с остатками золотой росписи. Прямо Воронцовский дворец, а не дом-колодец с общей лестницей-галереей по периметру и десятком соседей, где постоянно пахнет жареной рыбой и картошкой.

Якобино въехал сюда сразу, в один присест. Скарба особого не было. Так, пара саквояжей, цирковой кофр и дорожный чемодан. Уместилось всё в одну пролётку и ещё осталось место.

Якобино осмотрел свои владения, удовлетворённо хмыкнул. Высота! Простор! Хочешь, жонглируй, хочешь, фляки прыгай с сальто-морталями или жми стойки с партнёрами руки в руки. С азартом хлопнул в ладоши. Весёлое эхо отозвалось от стен. Хо-ро-шо-о!..

Отныне он одессит! Сбылось!..

Глава двенадцатая

Якобино сидел на полу купленной одесской квартиры счастливый и радостный – как всё скоро начало сбываться! Как по маслу! Но тут же поймал себя за язык – скоро? Да нет, брат, не скоро. Ещё не так давно у тебя была совсем иная жизнь, забыл?..

…Якобино пребывал в унынии. Он чувствовал, что находится в творческом тупике. Ему скоро двадцать. Двадцать!..

Они расстались с Эвальдом. Так сложилось. Никто в этом не был виноват. Отношения были прежними – сердечными и радушными. Просто им одновременно захотелось чего-то иного, своего. Якобино мечтал работать один. Эвальд нашёл нового партнёра и продолжил работать в паре. Пока ни у кого ничего не получалось. Нет, успех был. Но не тот, которого ждала душа…

В отчаянии послал старшему брату Альфонсу письмо. Тот незамедлительно откликнулся.

Якобино извлёк из увесистого почтового пакета стопку страниц, исписанных старательным почерком с аккуратно зачёркнутыми ошибками. Бегло пробежал глазами первые строки приличествующего вступления, пожелания здоровья и благополучия.

Он ждал, рыскал по бумаге жадным взором. Вот сейчас, ну!..

«Ты видишь перед собой сейчас, мой милый брат, преуспевающего артиста, человека. С твоих слов это является предметом твоей гордости и зависти, – писал Альфонс. – А всегда ли было со мной так? Конечно, нет. Не всё ты обо мне знаешь, мой дорогой Филипп. Приготовься, мой рассказ будет долгим…

Ты знаешь, мой цирковой псевдоним – Коко. Как и знаешь то, что в жизни я – Альфонс Францевич Лутц. Родился под Ригой в немецкой крестьянской слободе Хиршенхов, как и ты. Уверен, ты слышал, и не раз, грустную историю о том, когда я на первой же неделе жизни узнал горе. Наш отец тогда служил дворником на мельнице. За мной, малюткой, не уследили, мне в глаз попало какое-то зёрнышко. Докторов не было, и я почти лишился глаза.

Жалование отец получал грошовое, семья была большой, с ней и нужда не малая, почему о моём образовании нечего было и думать. Это потом я всё наверстал, чего и тебе горячо желаю. Изучай грамматику, науки. Особенно языки. По рождению ты знаешь немецкий, латышский, русский. Но этого мало. Тебе будут нужны – французский, итальянский, английский. Без них никуда. С импресарио, директорами цирков надо говорить напрямую на их языке. Переводчики будут обманывать. Мой тебе тому пример.

Ты ещё не родился, а мне уже пришлось думать о куске хлеба. Я был старшим. Потом появились все вы – Марта, Эвальд, Георг, ты и Магда. Марта, ты её не помнишь, умерла восьмимесячной.

Когда я немного подрос, нанимался на весь летний сезон в деревни пасти крестьянских свиней за десять рублей деньгами, за картошку, муку и одежду. Когда мне исполнилось двенадцать, родители определили меня мальчиком в услужение к оптику. Там мне платили рубль в месяц. Оттуда попал в учение к печнику – подносил ему материалы, глину, кирпичи, кафель. Больше же бегал за водкой в ближайший трактир. У печника я зарабатывал уже два руб ля в неделю. Деньги себе не оставлял, а полностью отдавал отцу и матери.