Якобы книга, или млечныемукидва

– И напрасно. Ты слушаешь меня, но до тебя доносится только приглушенное эхо смысла. Хотя прежде всего тебе стоило бы задаться вопросом, а любишь ли ты сама? И только тогда тебе открылось бы, что, конечно, любишь – себя. А также всех тех, кто любит тебя. Наверное, ты думаешь, что я тебя за это осуждаю? Нисколько. Я же тоже в основном люблю не мир в себе, а себя в мире. И то, что я познаю изгнание – совсем не то чувство, которое ты приняла за чистое бескорыстие и самоотречение ради тебя. Это типичный случай частной любви к себе, зачастую выдаваемой за любовь вообще, суть которой умелое притворство, непременная выгода и преимущество одной из сторон при непротивлении или непонимании этого другой, материальная польза, тот же древний страх одиночества как разновидность позора быть изгнанным из племени, хотя последнее с нами, похоже, уже произошло. Зато теперь в нас сидит еще и боязнь пойти против сюжета…

– Прекрати нести чушь! Слышать этого больше не желаю! О, я понимаю, разумеется, ты презираешь меня, имеешь на то право: да, я заслужила, ведь это я все угробила! Но зачем же делать мне больно такими упреками?! Если ты так хочешь, я сейчас же соберусь и пойду в одну сторону, а ты – в любую другую, на том и расстанемся! Ты этого добиваешься? – в сердцах выпалила Свитани.

– Нет же, ничего подобного я не добиваюсь, что ты, что ты… – вполне искренне и взволнованно опроверг это предположение Якобы, пытаясь умерить ее вспыльчивость.

– Еще бы! Да ты хоть понимаешь, как крупно тебе повезло со мной? Я смертельно красива, достаточно умна, во всяком случае, не настолько глупа, как можно подумать. А вот ты, извини, самый заурядный, бездарный и безумный писака, сыплющий какими-то только тебе понятными иносказаниями, позабывший прямые значения половины слов!

– Это серьезное обвинение, – ухмыляясь, отвечал Якобы. – Только я бы обратил твое внимание вот на что: и пяти минут не прошло, как ты восхищалась моим поступком, приверженностью тебе, не ставила под сомнение влюбленность, но стоило мне лишь произнести слова, не отвечающие твоим ожиданиям, как все это тут же перестало иметь хоть какое-то значение. И вот уже ты попрекаешь меня маленькими моими слабостями и недостатками – бездарностью, безумием. И куда это годится!? А ведь задумайся: стал бы любой так называемый положительный, трезвомыслящий и рациональный персонаж связываться с чокнутой, какой, заметь, ты сама себя выставляла через свою гипотезу. Даже связываться! Разве что обмануть или воспользоваться… Я уже не говорю про очевидную перспективу потерпеть предсказуемое поражение, быть лишенным райского местечка под названием «Первоград». Вот тебе наглядная разница между безумием и благоразумием… А почему так происходит, чем вызван твой гнев? Тем, что ты очень любишь себя! Но, повторюсь, разве я виню тебя за это? Так уж, видно, мы устроены, я такой же. Это сродни той трогательной любви к букашке, которая, увы, тоже лишь вариация любви к себе. Только пока я ощущаю приятное щекотание и безобидность букашки – я готов ее полюбить, мириться с ее присутствием и близостью, но стоит мне зафиксировать малейшую опасность или угрозу, исходящую от нее, как мои чувства очень скоро изменятся. Я просто раздавлю ее, скину, выкину из свой жизни, потому что, прости меня, букашка, я люблю прежде всего себя, люблю приятное щекотание извне, а все, что может причинить мне боль, – не люблю. Вот и вся любовь.

– Слушай, ну ты просто невыносим становишься! Ты как там вообще, в прошлой жизни, был хоть с одной реальной девушкой, кто мог вынести тебя так долго, как я, а?

– И ты бы не выносила, будь такая возможность. А так… всякое бывало, конечно. До первого серьезного разговора, а дальше – все, пропасть. Пропасть или хрупкий мир, шаткое перемирие на сомнительной основе бесконечных уступок, компромиссов, скрываемых до поры недовольств. Да, в иных случаях до этого первого серьезного разговора могут пройти годы, но все же он неизбежен. И стоило мне однажды твердо для себя уяснить и признать, что миротворец из меня, видимо, неважнецкий, как я уверенно шагнул в открывшуюся мне пропасть и сгинул, сиганул в свободу, где никому и ничего от меня не нужно, где и самому нет нужды никого обманывать или обнадеживать; эдакое, знаешь ли, свободное падение в вольном стиле, причем – исключительно на своих условиях. Наверное, это и есть та суперсила и суперслабость, о которой толковал О0Х0О. Вот ты наверняка продолжаешь думать, что я критикую тебя по всей строгости, обижаешься на какие-то непонятные слова, а на самом деле, обрати внимание, я говорю только о себе любимом, о чем это свидетельствует? Только о моем неукротимом эгоизме. И то рыцарство, которое так тебя восхитило поначалу, больше нужно было именно мне – это лишь своевременно просчитанное решение остаться еще какое-то время на страницах книги…

– О чем это ты, какой еще книги?