Якобы книга, или млечныемукидва

Тогда, помнится, я окончательно пришел к мнению, что только Афина – вот, кто мне нужен, как я мог вообще распылять внимание на эту мнимую Монику!? Ведь по всем своим жизненным умениям, убеждениям, устремлениям, да и всем прочим вместе взятым «У» – Афина на голову превосходила Монику. Последняя, в те осенние дни, представлялась мне попросту прелестной пустышкой и миловидной матрешкой, хотя еще пару-тройку месяцев назад я счел бы ее блестящей для себя находкой. «Но все течет, меняется, теперь у меня есть Афина», – подытоживал я.

Подытоживал, подытоживал, да все не мог никак подвести черту и что-нибудь уже в итоге подытожить. Тут я упомнил еще кое-что против Моники и в пользу Афины. Как-то раз, во время обеда, я устроил девчатам небольшой сюрприз: преподнес «Книгу», допечатав специально для них еще пару экземпляров. И девушки, отблагодарив за странный прямоугольный презент, дальше повели себя принципиально по-разному. Если Моника пополнила армию молчунов, словно бы и не было никогда никакой «Книги», то Афина спустя некоторое время поделилась заключением, что «Книга» ей местами понравились, хотя и не в полном объеме, но то, что понравилось – понравилось по-настоящему. Такое мнение, стоит ли говорить, было мне всяко поближе, чем снисходительная заговорщицкая молчанка. Чего уж, оно полностью совпадало и с моим собственным: мне тоже нравилось далеко не все из того, что я успел натворить, а совпадение мнений так часто случалось у нас с Афиной и в других вопросах, что дополнительно свидетельствовало о непредвзятости данной точки зрения. А тут ведь, как ни крути, все-таки интуитивно мне всегда как-то более импонировали личности, которым «Книга» прочиталась, нежели те, кому нет. К тому же мы, писатели слов и инженеры предложений, особенно незадачливые, народец, как известно, до крайности мнительный и подозрительный. А впрочем, по правде сказать, к тому хмурому срединно-октябрьскому времени года я почти и позабыл уже о своих прошлых писательских потугах, считая их банальным баловством, вроде разбивания школьных окон в знак протеста против политики школы в сфере закупок сырья для столовой.

Моника меж тем вновь попыталась было увязаться за мной по пути к столовой: как будто бы желая сообщить мне нечто крайне важное, я же, методом наращивания шага, оторвался от нее, прошмыгнув в кабинет Афины. Я знал, что Моника не войдет сюда: с Афиной у них установилась очевидная холодная война. Так мы вновь отобедали с Афиной вдвоем, а она одна, и в тот тихий обеденный час мне отчего-то стало даже жаль ее.

Да и после обеда Моника продолжала кидать на меня долгие просительные взгляды, я отвечал на них короткими укорами, чаще не отвечая вовсе. К слову, я с нетерпением поджидал прихода Минора Камоныча: вот кому мне хотелось заглянуть в глаза. Да и понаблюдать за поведением Моники в его присутствии и в свете новых знаний было бы весьма и весьма любопытно. Однако рабочий день уже катился на выход, а Минор Камоныч так и не соизволил появиться, как не появлялся он и вчера, а потому я откровенно развлекался, спонтанно решившись сделать то, чего никогда еще не делал: позвонить в «Kresty» Поребрику, чтобы он поработал над производительностью труда внутренних манагеров.

Поребрик сиплым голосом отвечал мне что-то на смеси смеха, русского матерного и фени, общение с ним осложнялось еще и шумящим в камере шансоном. И хотя, насколько я понял, он сообщал о какой-то заворушке, все же явственно ощущалось, что Поребрик находится там на своем месте, да и сам вполне доволен своим положением в обществе: как зарешеточном, так и вообще.

И вот пока я ожидал прихода Минора, случилось второе пришествие. Вновь в дверном проеме, под самым верхним косяком, возникла косматая и широко улыбающаяся голова, только теперь-то я уже был в курсе, что это он самый и есть – наш отец родной и хозяин всего, Козырь. Надо сказать, Гарика Валентиныча я почему-то никак не ожидал увидеть. Все свидетельствовало о том, что он вновь прохлаждается в каком-нибудь Гонолулу, не зная никаких тревог и забот. С другой стороны, как раз его-то я и ждал все эти дни с моего увольнения, а к тому времени шел уже четвертый такой день; следующий же должен был стать пятым – последним и заключительным днем моей работы в РЦСЧОДН. Теперь-то я отдавал себе отчет, что за все в конторе отвечает Козырь, иными словами: едва ли Камоныч осмелился бы уволить меня без телефонного общения с ним. Другое дело, что это плохо согласовывалось со словами моей бабули о том, что Козырь ее старый друг, к тому же еще и большой должник, а сам Козырь ранее велел мне обращаться к нему для урегулирования любых ситуаций. Да и как я узнал от Афины: тот случай, когда Гарик Валентиныч решил отобедать со мной, простым смертным манагером, на самом деле очень многое значил: этим он крайне озадачил моих коллег, поскольку никто из них такой чести прежде не удостаивался.