Якутские мифы - Саха θс-номохторо

«Ну, дитятко, — сказала старуха, — ты удачно сходила, быстрее давай сюда, сперва я попробую».

Тогда девушка покопалась за пазухой, вытащила какой-то круглый предмет, который был похож на дивный, совершенно прозрачный кусок хрусталя, и отдала старухе. Та взяла тот предмет и облизнула его вокруг. То место, которое она облизывала, где она коснулась языком, сразу почернело. Затем предмет взяла и полизала девушка. Тут то же место, которого она коснулась языком, почернело. Вот так они стали время от времени передавать друг другу тот предмет и лизать его. При каждом их облизывании, предмет становился все чернее.

«Как приятно я насытилась после столь долгой голодовки, как сильно я поправилась от того, что нашлась сладкая пища. Вот это жизнь, мы теперь долго будем питаться этой едой».

Только она начала так благодарить за угощение, как вдруг затряслись восемь столбов их балагана, чуть не рассыпался в разные стороны их потолок, зашатались стены их жилища. Затем послышались три рыка великого шамана. Услышав это, старуха воскликнула:

«О-о! Послышался рык молодца — старшего парня. Ну, девка, видать пришло время кончить нашу трапезу, наше пиршество. Скорей возьми, спрячь эту вкусную еду».

«Мамочка моя! Вот беда, вот погибель! Куда бы спрятать? Скажи быстрее», — отвечала девушка.

«Сунь в ноздри этому быку».

Девушка тут же быстренько засунула в ноздрю быка ту круглую штуку, которая уже больше, чем на половину, стала черной. После этого они расселись с вполне невинным видом.

Тем временем все ближе и ближе слышался гул бубна великого шамана, звон подвесок на его костюме. Он камлал прямо к балагану, открыл дверь и, стоя за нею, стал различными заклинаниями умолять старуху отдать кут женщины, которую давеча принесла девушка. Старуха начисто все отрицала, утверждала, что мол мы совсем не забирали кут женщины. Тогда шаман стал на колени, прочел заклинание, стал просить: отдай, да отдай. Но старуха снова отперлась начисто. Мы совсем не забирали к себе кут той женщины. «Ты нас не трогай, возвращайся туда, откуда явился», — сказала она.

После этого шаман стал просить, заклинать, лежа лицом вниз:

«Матушка моя, светлая, как солнце, важная госпожа, я, превратившись в железного желтоватого пса, проторил старые ее следы, вытропил свежие ее следы, прошел по теплым ее следам. Обнаружив, старуха, что кут женщины провалилась вниз по этому вот твоему проходу, я прибыл по имеющей семь примет твоей дороге, имеющей семь разных видов ненастья, прибыл, раскрыв проход твой, закрытый на восемь запоров, проникнув через твой шумный, имеющий девять излучин переход. Я спустился, приняв внушительный вид, оборотившись порозом, прошел всю дорогу к тебе, славно обо всем я упомянул, все грозные слова я произнес, степенно я прошествовал, смягчись, подобно меху отборного соболя; сделайся нежной, как печень налима; осмелься выронить го, что схватила; попробуй вернуть то, что захватила. Редко ведь я тебя умоляю, мои просьбы тебе ведь приходится ждать подолгу. Не заставляй меня обманывать людей, не принуждай впустую скакать по росе, бесцельно ходить по снегу, пересыпать песок в ладонях, зря мутить воду, не делай так, что будто бы я пришел по ошибке. Не заставляй меня стыдиться перед якутами, не делай так, чтобы люди солнечного мира издевались надо мной, не сделай меня объектом насмешек тех, кто поднимается рано; не делай меня предметом разговоров тех, кто поздно ложится спать, мать моя, светлая, как солнце».

«Нет, — сказала старуха, — у меня одно слово: чистая правда, что я не брала; истина то, что ничего не знаю; поди быстрее прочь, шаман, являющийся братом духам айыы. Я перебью твою тонкую, как волосяная нить, аорту трехконечной; четырехгранной пикой! Не показывайся перед моими двумя очами, пусть не слышат тебя оба моих уха, не заклинай над моим теменем, не кланяйся низко перед моей ямкой на шее, уйди прочь немедленно!» — сказала старуха. Шаман вскочил на ноги, впрыгнул во внутрь балагана и потребовал: «Ты не уважила мою просьбу, ты не поддалась на мои уговоры, ты не прислушалась к моим словам, ты пренебрегла моими заветными речами. Если так, то дашь — возьму, не дашь — тоже возьму; я тебе исполосую спину, заставлю тебя саму умолять о пощаде; разожгу огонь на твоем же очаге; переверну твое светлое солнце; свалю на тебя твои же высокие матицы; если даже засунула в воду, то все равно заставлю вытащить; если даже спустила в свой желудок, подобный каменной глыбе, заставлю отрыгнуть. Отдай безо всякого, верни без промедления!»

Как только он это произнес, тут же накрутил на свои руки жесткие, как кустарник, железные волосы старухи, наклонил ее и начал сильно сечь треххвостой нагайкой из железного прута. А старухино тело, оказывается, все же чувствовало боль, она учинила отчаянный крик и вопли. Но все же пыталась отпереться, мол: «Мы не брали, ты нас оклеветал, нам безгрешным приписал грех, нас невинных обвинил, остановись, не секи меня». Шаман не то, чтоб остановиться, а сек ее еще сильнее.

«Ну, постой, внемли! Может вон та девушка знает, спроси у нее», — сказала старуха.