Яма

— Пацаны обратили в бегство нашу амазонку, — указывая во двор сигаретой, сказал Гризли. Он сидел на подоконнике, уткнув подбородок в стройные, сильные ноги, обтянутые голубыми джинсами.

— Алька, сделаешь «домашку» — и бегать.

Доверчивая мама думает, что Алька усердно готовится к урокам. Пусть думает.

Сорок минут счастливого неведения — это много или мало? Потом, через сорок минут — Алька почему-то установила именно этот срок — в квартиру внесут мамину дочь. Она будет в заскорузлых обледенелых свитере и штанах, с вяло болтающимися руками-ногами, простоволосая, с набившимся в волосы снегом (шапку в сугробе, конечно, никто искать не будет, не до этого). Бедная мама, как она закричит.

Покричит, а потом выйдет замуж. Она ведь такая хорошенькая, быстрая, миниатюрная. Родит себе другую девочку… Сладчайшие, горючие слезы увесисто шлёпаются в раскрытую тетрадь.

А сцену с вносом тела мама как-нибудь перетерпит. Альке ведь тоже придётся потерпеть. Упасть с 10-го этажа — это, наверно, ужасно больно.

Она давно присмотрела единственную в их микрорайоне 10-этажную башню. Она считается элитной, но там точно (Алька проверяла) нет консьержки и сломан кодовый замок на входной двери. А лестничные площадки удобно выведены наружу, на открытые балконы. Встать на перила, оттолкнуться…

Какая чушь, когда в фильмах, срываясь с большой высоты, люди верещат как резаные поросята. Тут не то, что для крика — наверно, для вздоха воздуха не хватит. Или, наоборот, его бывает так много, что разрывает легкие, сердце?

Алька с детства до дурноты боится высоты. Однажды, чтобы доказать дворовым ребятам, что не трусиха, влезла на сарайчик. И сразу сообразила, что самостоятельно спуститься не сможет никогда в жизни. Выползла на самую середину крыши и лежала, распластавшись как лягушка, до глубокого вечера — пока мама не пришла с работы, пока дворник не принес лестницу…

Позавчера в школе репетировали танец к балу 8 марта. Альке в пару попался симпатяга Андреев. Кажется, он единственный в новом классе не травил Альку.

И вот этот Андреев, когда взволнованная, раскрасневшаяся Алька взяла его за руку, он вскрикнул и с отвращением эту руку выдернул. И начал брезгливо вытирать её о штаны, приговаривая:

— Фу! Мерзкая, сальная, потная, склизкая ручонка! У кого-нибудь есть средство от жира отмыть руку?!

Это была чудовищная неправда: руки у Альки всегда были горячие и сухие. Но весь класс окружил их и покатывался со смеху. Андреев горделиво оглядывался и только что не раскланивался налево-направо, как популярный артист, сорвавший аплодисменты.

Хватит. Бессмысленно ждать от жизни чего-то хорошего.

«Не понимаю, отчего люди так боятся смерти? Убивает-то нас жизнь, — строчит Алька в дневнике, на котором для конспирации выведено „Тетрадь по географии“. — Да ещё, бывает, как долго и изощрённо убивает, жестоко и больно. А смерть жалостливо освобождает от боли. Она терпеливо и гостеприимно ждёт нас всяких: добрых и злых, тупых и умниц, красивых и уродов, толстых и худых. Она любит всех.

Жизнь мучает до последнего. До последнего жадно, хищно вцепляется, впивается в человека, не хочет отпускать. Жизнь — как надувшийся комар, как присосавшийся вампир, питающийся тёплым телом и кровью.

Потому что не будет тела — не будет и её, жизни. Не воображайте: жизнь борется не за вас, а за себя, любимую».

Алька перечитывает концовку и остается довольна. Дневник будет лежать на краю стола открытым. Это вам не слезливые пошлости: «В моей смерти прошу винить…»

Дневник сам за неё всё скажет.

— Ну и как? — один из парней выразительно указал взглядом на снятые с руки и положенные на стол часы с мигающими, издевательски прыгающими изумрудными циферками. — Время выходит, мастер, мы ждем.

Хозяин квартиры, низколобый Гризли — в его сторону смотрели четыре парня — покачивался, оседлав спинку кресла, о чём-то раздумывая.

— Вы проигрываете, мастер. Мы ждём, — напомнил ему тот же жёсткий, насмешливый голос. — Через пятнадцать минут амазонка должна доверчиво звонить в нашу дверь. Иначе… — парень, ухмыльнувшись по одной им известной причине, переглянулся с друзьями. Гризли тоже хорошо была понятна эта ухмылка, потому что он вдруг побледнел. Шут Гороховый мстительно заржал.

… Время от времени в размеренной, как ход напольных часов, жизни компании точно происходил сбой. Точно что-то чёрное, бес безумия вселялся в угловую квартиру на 10-м этаже. И тогда каблуки ни с того, ни с сего с размаху яростно пинали в огромный экран телевизора, на дорогой ковёр летели плевки, на зеркале царапались перочинными ножиками дикие, чудовищные слова-изрыгания.

Они, недоумевая, тоскуя, не в силах понять и справиться с собой, хулиганили, как подъездные дешевки — эти эрудированные парни, с иголочки одетые, умницы, судя по разговору. Нынче бес овладел ими с силой в десять, в сто раз больше обычного.

А внизу, как всегда, буднично бегала девушка. Взгляды пяти изнывающих парней, то и дело подходящих к окну — точно их сегодня туда магнитом тянуло — скрестились на ней, в конце концов.