Яма

Вот только Николай Иванович продолжал прямую трансляцию, не подозревая, что бездушный отпрыск готов сорваться с колоколов. Злило каждое слово отца, весь его тон — пренебрежительный и надменный, с примесью попутного осуждения.

— Не обманывайся, сын, девушки из провинции всегда видят в таких, как ты, выгоду. Уж не знаю, что лучше… Когда ты с Карпом пьянствуешь или вот, как с ней, не замечаешь, что тебе заливают в уши. Тебя же учили, должен понимать, люди умеют притворяться.

— Стоп, — остановил жестом. — До меня дошло. Твоя логика убойная. Мерси. Давай, до вечера, — в прощальной фразе отзеркалил презрительный тон отца.

18.2

СЕРЕЖА: Лови важный посыл, Плюшка.

Республика Кузентай: Ну?

СЕРЕЖА: Кто поет, мартышка?

В открытую форточку с улицы прилетели первые громкие ноты, которые Доминика враз безошибочно узнала.

Даже в зеркале разбитом, наб осколками склонясь,

в отражениях забытых вновь увидишь ты меня.

И любовь безумной птицей разобьет твое окно,

снова буду тебе сниться, буду сниться все равно.

Выскочила из-за стола, ненароком сталкивая на пол стопку учебников. Теплый ветерок из распахнутого окна тут же охотно подхватил заполненные математическими формулами страницы, перебирая их с шелестом, который утонул в музыке.

Опираясь ладонями на подоконник, Ника наполовину высунулась из окна и, после бурного выдоха, выдавшего ее потрясение, замерла с открытым ртом.

Киркоров "летел" из машины Градского. Сам он сидел на капоте и с широкой улыбкой смотрел в ее окно.

Единственная моя, с ветром обрученная,

светом озаренная, светлая моя.

Зачем мне теперь заря, звезды падают в моря

и, срывая якоря, прочь летит душа моя[1].

Республика Кузентай: Интересный выбор! А что, рэпчик перестали выпускать?

СЕРЕЖА: Приелось, надоело. Вот "это", прикинь, зашло. А кто виноват?

Республика Кузентай: И кто?

СЕРЕЖА: Наглая мурзилка, едва не расцарапавшая мне лицо со словами: "Песня очень хорошая".

Республика Кузентай: Там… другая была.

СЕРЕЖА: Смысл тот же. И исполнитель.

Республика Кузентай: Надо же! Смахивает на то, что ты фанатеешь.

СЕРЕЖА: Разве что от тебя, Плюшка.

Республика Кузентай: А что у тебя на меня стоит?

Крутанув козырек кепки назад, послал ей многозначительный взгляд.

Как же волнительно оказалось вести игривую sms-переписку и видеть непосредственную реакцию своего собеседника: удивление в приподнятых бровях, дерзость в ухмылке, радость в улыбке, полную отдачу в веселом смехе.

Сердце Доминики дрогнуло, сжалось до сладкой томительной боли. В груди сделалось горячо и тесно.

СЕРЕЖА: Сама догадаешься?

Республика Кузентай: Песня! Какая песня на вызове?

Покопавшись в телефоне, он отправил трек на воспроизведение аудиосистемы.

Я бы вынес сотни раз боль,

не замерз, когда вокруг снег,

мне бы сладкою была соль, если б рябом ты была век.

Не тревожным спал бы я сном,

не болел бы от тоски, нет,

только ждал тебя к себе в дом, словно солнца поутру свет.

Я б других не замечал лиц,

я бы твой боготворил дух,

всех бы синих подарил птиц, жаль, что нет у вас таких двух[2].

СЕРЕЖА: Выходи, Кузя. А то стою тут под обстрелом любопытных — один. Присоединяйся.

Республика Кузентай: Я стесняюсь.

СЕРЕЖА: Да ладно… Выходи уже.

Республика Кузентай: Спускаюсь.

Она появилась минут пять спустя. В коротеньком белом сарафане, с волнистым подолом которого ветер сходу начал шаловливую игру.

— Сегодня такая погода замечательная. Мы можем поехать к морю? Представляешь, как там, должно быть, замечательно! Я буквально ощущаю этот влажный горячий соленый бриз.

Сглотнув, Градский попытался сосредоточиться на Плюшкиной болтовне.

Все же порой отец дело говорил. Не в бровь, а в глаз — чертяка. Вот так вот, сходу, на людях, вопреки всем отвлекающим факторам, накатило зверское возбуждение и перешло все допустимые нормы. Мышечные ткани стянуло напряжением. Каменный стояк выразительно оттопырил черную джинсу. Кровь по венам покатила такая раскаленная, что одномоментно жарко стало, а в зобу дыхание сперло.

Смотрел на улыбающуюся и тараторящую без умолку Кузю, мимоходом недоумевая, что же именно вызывает такие сильные эмоции? Ведь с первого взгляда не терял речи от ее красоты неземной. Ему даже волноваться не пришлось, пока она, мелкая авантюристка, рот свой не открыла. Воспринял ее тогда, как любую-другую симпатичную девчонку — объективно. Потом уже понеслись все эти ощущения…

Возможно, причиной его помешательства являлось то, что Ника не умела держать язык за зубами и впадала из крайности в крайность. Вела себя либо слишком развязно, либо чересчур миленько, озвучивая самые обыкновенные слова. Крутые переходы этих состояний ок стремился отслеживать с одержимым вниманием.

Co временем устаканилось ощущение, что краше нее на свете нет. Лучше нее — нет. Плюшка — Вселенная. Все другие — безликие зрители.

Раз за разом, с несменной методичностью, при виде нее дыхание перехватывало.

— Поедем, Сереж?

Глянул на облепленную галдящей толпой скамейку. Разнобой голосов врывался в их с Кузей разговор и тут же обесценивался в слепом одностороннем интересе.

— Поедем, конечно.