Яма (СИ)

Однако сосредоточиться исключительно на своем удовольствии у Ники не получалось. Все действия Сергея представляли для ее неокрепшей женской чувственности завораживающий эффект. Забывая дышать, наблюдала за тем, как он к ней прикасается, как с видимым наслаждением ласкает губами и языком, попеременно прерывая и восстанавливая томительно-жгучий зрительный контакт.

А уж когда свободной рукой он обхватил свою каменную плоть, совершая сначала поступательные, а чуть позже — более быстрые и резкие движения, внутри Доминики все нервные окончания сплелись в пульсирующие клубни потрясающего напряжения.

Их общее дыхание стало громким и частым, с примесью ее протяжных стонов и его надсадных выдохов.

Глаза Ники неосознанно закрылись, голова коснулась матраса, вжалась в его упругую мягкость, когда спина инстинктивно выгнулась дугой. Все ее запретные желания и фантазия обрели четкость и ясность. Тысячный разряд… Плотность неба с воздушными шарами разорвали ракеты.

***

Доминика спала, свернувшись в милый посапывающий клубок, а Градский, заложив руки за голову, с распирающей всю его сущность улыбкой смотрел в потолок. Именно эта счастливая эмоция, как и остальной фейерверк медленно утихающих ощущений, долгое время не давали ему уснуть.

Ему бы слагать и слагать стихи. О своей ненаглядной Плюшке, о том, какая она красивая, о том, что мир рядом с ней исчезает, обо всем на свете… Только не было сил на какие-то телодвижения. Хотелось банально считать своих упрямых баранов, попутно прокручивая все, что ему удалось пережить, и представлять все то, что можно будет сделать завтра.

Сон сморил Градского незаметно. Впервые за пределами спальни в родительском доме. Осознание пришло, когда среди ночи неожиданно проснулся, ощущая прикосновения чужого тела.

— Сережа, мне холодно, — пробормотала Ника, бесцеремонно влезая ему под бок.

Хотя какие уж церемонии после всего? Это же его родная и ненаглядная Плюшка. Обнял мартышку, неосознанно оглаживая ладонью бедро.

— Болтливая тютя… Загонами кишмя, согреваю тебя, любя… Моя… А я… Девочка- зая, как паранойя моя…

— Что-что?

— Сладких снов, Кузя.

— Сладких, Сережа.

Глава 18

Я уже знаю, что ты будешь сиять ярче звезд…

— Обратно уезжаешь? — отец подвалил с наездами практически на выходе из дома.

— До защиты десять дней, а ты все гуляешь! Мать говорит, Нежданов "зарезал" твой дипломный проект. Хоть один раздел уже поправил?

— Ну, так он один и "зарезал", — остановившись перед зеркалом, прошелся пятерней по торчащей макушке и водрузил на голову кепку.

— И? — пришлось напомнить о своем присутствии непутевому отпрыску.

Обернувшись, он ухмыльнулся Николаю Ивановичу абсолютно бессознательно.

— Фигня вопрос, бать. Поправлю.

— Слушай, я все, конечно, понимаю… — вздох, и понеслась сказка про белого бычка.

— Пора сконцентрироваться на важных вещах. Это твое будущее.

— Да какое будущее? Ты меня, что ли, без диплома к себе в контору не потащишь? Есть варианты, пап? — отозвался Серега привычно ровным тоном. — Финал очевиден. Получу я этот чертов диплом без лишних трепыханий со стороны.

— Трепыханий… — отец с издевкой подцепил то, что больше всего задело. — Хорошо идешь, я смотрю! Вся группа допуски получила, а ты, как всегда, в хвосте. И не грузишься! Я иногда думаю, ты намеренно это делаешь.

— Что?

— Что! По краю ходишь.

— Нежданов перехерачил мою писанину три дня назад, я не пойму, чего ты решил выплеснуть на меня все свое разочарование именно сегодня?

— Да потому что три дня ты ни черта не делаешь! Дома не бываешь… Сын, ты же не тупой. Должен понимать систему: делать нужно хорошо и вовремя. Неужели тебе нравится то, что другие воспринимают тебя, как дебила?

— Как дебила меня воспринимаешь только ты, бать, — без обиды заметил Серега. — Все, давай.

— Уезжаешь все-таки? Опять к общагам поедешь? Возьмись ты за ум, в конце концов! Что ты, как пес бездомный, таскаешься по этим ободранным подворотням?

— Павлика своего за мной приставил? Ну, перегибаешь, бать, правда.

— Ты пойми, сын, я же как лучше для тебя хочу…

— Представь себе, понимаю. Угомонись уже. Завтра будет допуск, — поймав в глазах отца критический уровень недоверия, добавил: — Слово даю.

— Приворожила она тебя, я не пойму… — бездумно пробормотал Николай Иванович, разглядывая сына. — Как?

— Она? Называй уж как-то, не обезличивай.

— Подруган, братюня, малая, Кузя? Как именно? Что это за дружба с совместными ночевками? Пижамные вечеринки, один на один? Приличные девушки так себя не ведут.

На этом Град прекратил прием словесного потока со стороны отца.

Занято. Короткие гудки.

Вот только Николай Иванович продолжал прямую трансляцию, не подозревая, что бездушный отпрыск готов сорваться с колоколов. Злило каждое слово отца, весь его тон — пренебрежительный и надменный, с примесью попутного осуждения.

— Не обманывайся, сын, девушки из провинции всегда видят в таких, как ты, выгоду. Уж не знаю, что лучше… Когда ты с Карпом пьянствуешь или вот, как с ней, не замечаешь, что тебе заливают в уши. Тебя же учили, должен понимать, люди умеют притворяться.