Ямщина

Нахлобучил на самые глаза шапку, и вид у него стал еще угрюмей. Выходя из постоялого двора, Боровой пинком открыл дверь, на крыльце задержался, словно забыл что-то, но затем плюнул и подался к подводе. Устроившись на возу, он даже не оглянулся на Петра и снова замер неподвижной глыбой, еще ниже опустив голову.

После этой ранней остановки роздыху лошадям не давали до вечера. В сумерках уже Боровой свернул с тракта и по какой-то заячьей тропе, немилосердно лупцуя коня бичом, выбрался к приземистой избушке, приткнувшейся едва не вплотную к старым огромным ветлам, которые мрачно чернели посреди синеватого снега.

– Тут ночуем, – объявил Боровой, – спать по очереди будем, ружье достань, держи под рукой. Коней распрягай, а я пойду гляну…

Он скрылся в избушке, и скоро из низенькой трубы пошел ленивый дымок. Петр распряг лошадей, щедро отсыпал им овса и огляделся. Место было глухое – никаких следов: ни конских, ни человеческих. Только спиленный неподалеку от избушки тополь, раскряжеванный на чурки, напоминал, что по лету или по осени здесь были люди.

Из гущи ветельника на поляну стали наползать потемки. Прибавил морозец, и лошадиные бока, не успевшие обсохнуть от пота, заиндевели. Снег под ногами начал похрустывать.

Боровой высунулся в дверь избушки, позвал Петра:

– Давай сюда! Пельмени скоро поспеют.

Петр достал ружье, укромно лежавшее на возу, еще раз оглядел поляну и вошел в избушку, где в низенькой печке, обмазанной глиной, постреливали дрова, а в чугунке уже булькали замороженные пельмени, настряпанные Феклушей в дорогу в полном изобилии. У стены – длинные нары, закиданные сеном; в стене, напротив дверей, – крохотное оконце. Низкий потолок не давал Боровому выпрямиться во весь рост, и он то и дело стукался об него головой, и тогда сверху, из рассохшихся щелей, сыпалась земля.

Приоткрыв дверку печки, чтобы в избушке стало чуть посветлее, они молча поели пельменей, а после долго смотрели на весело пляшущий огонь.

– Так, господин офицер, – словно очнувшись, Боровой вскинул голову, ухватил Петра за рукав и притянул к себе, – слушай меня хорошенько и запоминай. Перво-наперво – без моего ведома ни единого шага. Это особо заруби. Дальше… Спи вполглаза и все время оглядывайся. Жизнешки наши теперь за здорово живешь фукнуть можно. Все уяснил?

– Ничего не уяснил. Одни загадки, а разгадывать их у меня нет никакого желания.

– Будет, будет желание! Как на хвост наступят да прищемят побольней – оно сразу появится. А теперь спать ложись, а я на караул, на морозец, чтоб не дремать.

Пригревшись у печки, Петр разомлел и, едва прилег на нары, как сразу же и уснул, только и успев подумать: «Веселое предстоит дело…» Никакого страха он не испытывал, предстоящая опасность и неизвестность не вызывали в нем даже легкой тревоги, поэтому и спал он, вопреки наказу Борового, крепко, даже без сновидений.

21

– Петр Алекс-е-е-и-и-ч! Петр Алекс-е-е-и-и-ч!

Он готов был услышать что угодно, но даже внезапный выстрел не бросил бы его в такое замешательство, как этот радостный крик, догнавший его у самого свертка с тракта, когда, следом за Боровым, Петр уже заворачивал лошадь, направляя ее на узкую дорожку, по которой они добирались в прошлый раз до потаенной заимки, где ночевали в доме угрюмого хозяина. Медленно, еще надеясь, что это ему послышалось, он обернулся назад. Нет, не послышалось. К свертку, далеко раскидывая копытами ошметья подтаявшего снега, летел конь, а на нем встряхивалась в седле Феклуша и продолжала радостно кричать:

– Петр Алексе-е-и-ич!

Длинный конец размотавшейся черной шали взмахивал за ее правым плечом, словно крыло.

Крик услышал и Боровой. Мигом соскочил с воза и проворно кинулся наперерез. Перехватил запаленного коня за уздцы, выдернул из седла Феклушу, поставил ее перед собой, схватил ручищами за плечи и стал так трясти, что у той, бедной, голова моталась, как у тряпичной куклы.

– Ты зачем здесь? Ты зачем здесь, дура?! – Боровой захлебывался от злости, не находил других слов и повторял, словно заведенный, только одно: – Ты зачем здесь?!

Наоравшись вволю, он отпустил Феклушу и, потоптавшись на одном месте, пошел к своему возу, на ходу буркнул:

– Давай подальше отъедем.

Отъехали подальше. В мелком березняке, примыкавшем прямо к краю узкой дороги, Боровой остановил своего коня, настороженно огляделся и поманил к себе Петра и Феклушу. Когда они подошли, он, не слезая с воза, нагнулся и вытащил из-под мешка ружье, положил его на колени. Перехватил взгляд Петра и пояснил:

– Теперь так будем ехать, по-военному. Рассказывай, девка, каким тебя ветром надуло? Кто надоумил?

– Никто, я сама… Погодите присяду, ноги с непривычки…

Феклуша начала рассказывать, и Боровой, чем дальше ее слушал, тем сильнее мрачнел.

Оказывается, после их отъезда отбыл и Тихон Трофимович вместе с Дидигуровым. Как было сказано – по делам в Каинск. Это было в обед. А вечером, когда приказчик уже собирался закрывать магазин, появились два прилично одетых господина. Потолкались у прилавка, разглядывая товары, и позвали приказчика:

– Любезный, подбеги к нам… Сколько эта штучка стоит?