Ямщина

Тихон Трофимович захохотал еще пуще. Да и как было не развеселиться, наблюдая за шустрым и тщедушным Дидигуровым, который разодет был в этот день в пух и прах: на ногах – блестящие, остроносые штиблеты с золочеными пряжками, на плечах – тщательно подогнанный, ни одной морщинки не маячило, великолепный фрак, а на хилой груди потрескивала до невозможности накрахмаленная манишка. И весь Феофан Степанович, нарядный и прилизанный, с легким, возбужденным румянцем на личике, сиял, как новенький полтинник, только что выданный в казначействе.

Сам Тихон Трофимович шибко наряжаться не стал: натянул на себя обычную пиджачную пару, бороду гребешком расчесал и решил – хватит. В конце концов, не к царю же на прием едут.

Ехали они на встречу с датским подданным мистером Гарденсеном.

А до этого была целая история.

Человек Дидигурова, отправленный в Курганский уезд, чтобы разнюхать и разведать в подробностях, как там ставят маслобойни и что из себя представляет новое дело, очень скоро подал весточку, из которой стало известно: новое дело покатилось у курганцев, как по маслу. Тамошние купцы уже успели побывать в Дании и везут оттуда сепараторы и инструкторов. А в данный момент находится в Кургане представитель датской компании мистер Гарденсен.

«Для дурной собаки сто верст не крюк», – рассудил Дидигуров и перевел своему человеку в Курган кругленькую сумму с одним-единственным наказом: Гарденсен должен быть в Томске. Уж как там изворачивался дидигуровский посланник перед датчанином – неизвестно, но результат явился отменный: со вчерашнего дня европейский гость пребывал в гостинице «Европа» на Магистратской улице. Вот туда и направлялись старые компаньоны для серьезных переговоров. Задумка у них была проста, как голое колено: заключить с датчанином контракт на поставку сепараторов и иного оборудования для маслобоек, но заключить таким образом, чтобы денег сразу отдать только половину, а вторую половину – лишь после прибытия заказанного товара на место. Датчанин же, по сведениям дидигуровского гонца, держал линию своей компании и был неуступчив и непрошибаем, как кирпич, – деньги вперед и все до копеечки.

– Это мы еще посмотрим, – бормотал Дюжев, напяливая на себя богатую шубу, которую не любил носить, потому как больно уж широка и просторна она была – хоть в три раза заворачивайся, – мы еще поглядим, кто кого на хромой кобыле обскачет…

– Нам перед им подвигаться никакой возможности нет, – в спину ему, уже на выходе из дома, приговаривал Дидигуров, – может, у их в датских землях и есть такой порядок, а у нас не заведено. Ишь, удумал – вломи разом таки деньжищи, а после жди с моря погоды. Чуешь, чего говорю, Тихон Трофимыч?

– Да все я чую, как та собака, только тявкать не дозволено. Ладно, не причитай, в драку ввяжемся – разберемся…

Подпихивая друг друга, Дюжев и Дидигуров взгромоздились в кошевку, Митрич гикнул, и застоявшаяся тройка рванула с места, откидывая из-под копыт ошметья пухлого, еще не улежалого снега. День выдался с легким морозцем, с ярким и блескучим солнцем. Все вокруг сияло и сверкало, будто родилось заново.

Магистратская улица, одна из главных в Томске, была в этот полуденный час многолюдной и разноголосой. С визгом и криком резались в снежки реалисты, позванивали колокольчики на входных дверях винных погребов, пекарен, кондитерских, колбасных заведений и модных мастерских. Почти на всех домах висели торговые вывески, и Дидигуров, забавляясь, вслух прочитывал знакомые фамилии, растягивая их своим тоненьким голоском нараспев: «Ку-у-хтери-и-н и сыновья… а?!» И сразу же добавлял: «Тятя-то еще куда ни шло, а сыновья – тьфу, ветерок в голове!» И так, не останавливаясь, он перечислял томских купцов и в каждом из них, либо в наследниках, непременно находил изъян: тот жулик, тот пьяница, а этот… этот за копейку в церкви пернет.

– Ой, беда, и не говори, така беда, – не удержался Тихон Трофимович и подал голос, – у нас в деревне все бабы бляди, одне мы с кумой честны!

Дидигуров намек понял и ненадолго примолк. Но тут же и вскинулся, как молодой петушок, задорно выкрикнул:

– Обскачем мы их, Тихон Трофимыч, помяни мое слово, и на хромой кобыле всех обскачем! И Кухтерина, и Гадалова, и кто калибром помене!

– Ну-ну, – хмыкнул Тихон Трофимович и поплотнее запахнулся в свою необъятную шубу – хоть и не сильно морозно было, а встречный ветер пронизывал.

И больше ни единого слова до самой «Европы» не сказал. Покачивался, прикрыв глаза, думал, готовясь к долгому разговору с датчанином, и пытался представить: каков он из себя, заморский гость, что у него на уме?

Для переговоров на втором этаже гостиницы друзья-купцы откупили большущую залу с огромными зеркалами, мягкими креслами и диванами, посредине которой стоял длинный стол под зеленым сукном с придвинутыми к нему стульями с высокими резными спинками – все чинно, благородно и с намеком: не абы кто принимает, а люди серьезные и при средствах. Тихон Трофимович по-хозяйски обошел все, оглядел и остался доволен.