– Мешать не буду! Приятного просмотра! – бегу в сторону прихожей и, пока Филатов увлечённо ищет нужный канал, натягиваю обувь. Правда, уйти из квартиры не успеваю.
Меня привлекает внезапная фраза телеведущего. Саша, как специально, прибавляет звук телевизора на максимум, а пространство вокруг начинает сотрясаться от скрипучего голоса незнакомого мужчины.
«
Перебинтованной ладонью с силой сжимаю лямку рюкзака и не могу пошевелиться. Перевожу взгляд на Филатова, но тому нет до меня дела: облокотившись на колени, он глазами прирастает к экрану телевизора.
«
Рюкзак всё же падает на пол, а я медленно, до конца не осознавая услышанное, возвращаюсь в гостиную.
«
Внимание привлекают посторонние голоса и шум на заднем плане: женские крики «он невиновен» сменяются надрывными всхлипываниями «это ошибка». Зачарованно упираюсь взглядом в экран и невольно прикрываю ладонью рот, наблюдая, как люди в форме уверенно выводят отца Дианы прямо с торжества.
«
– Да! – перекрикивает ведущего Филатов. – Наконец-то!
Парень вскакивает на ноги и подлетает ко мне, нахраписто заключая в объятия и раскачивая в разные стороны.
– Шахов следующий! Помяни моё слово! Без Бельского он дырка от бублика! Даянка!
Фил продолжает сдавливать меня в кольце своих рук, не в силах сдержать эмоций.
– Это что? Мишин? – мысли прыгают, как солнечные зайчики по стене.
– Зюзев! Мишин! Да какая разница, Ян? – голосит Филатов. – Главное, что эта наглая рожа теперь сядет надолго!
– Ага! – решительно киваю в ответ, но понимаю, что для меня важнее другое. – Саш, а Ян с Бельской успели расписаться?
Глава 29. Ян
Когда мне было семь, я боготворил отца! Хотел быть похожим на него во всём! Гордился им и приводил в пример! У кого самая дружная семья? У меня! У кого в доме всегда мир и гармония? У Шаховых!
Когда мне исполнилось двенадцать, я впервые увидел в глазах матери слезы. Стоя на кухне в помятом халате, она кусала губы и шептала, что во всём виноват лук. Помню, назвал её «девчонкой», вложив в это слово всё пренебрежение к слабости женского пола, а потом сам начистил матери целую гору репчатого.
В пятнадцать я перестал верить отцу. Он часто приходил за полночь, от него веяло чужими духами, а на воротнике белоснежной рубашки красовалась алая помада. Всю ночь напролёт он «воспитывал» мать, а наутро отдохнувший и в свежей сорочке садился завтракать, улыбаясь мне как ни в чём не бывало. Мать снова чистила лук и упорно делала вид, что всё хорошо. Правда, к помятому халату всё чаще прибавлялись синяки на руках и глубокие тени под глазами.
Наверно поэтому, когда в семнадцать я узнал о связи матери с отцом Яны, промолчал. Несколько дней переваривал информацию, а когда становилось невмоготу, чистил лук. А ещё наблюдал. И как бы тошно ни было на душе, я оставался на её стороне! Понимал, что это неправильно! Бесился! Ненавидел Талеева. Порывался рассказать Яне или обрушить свои знания на мать. А потом вспоминал об отце, его выходках, словах, нескончаемом лицемерии и тоннах лука, очищенного и выброшенного за эти годы на нашей кухне, и закрывал глаза, позволяя матери решать самой.
Шахов никогда не был ангелом! Зато жестоким деспотом и самодуром всегда! Понятия чести, уважения, любви в его сознании были стёрты ещё тогда, во времена моего детства. Да и были ли они вообще?!