Янка Купала

— А что ни скажи, Яночка, — говорил дядька Амброжик уже на «ты», без всякого там «соседа», — а что ни скажи, Яночка, гостю дважды рады: когда он приезжает и когда уезжает. Ну, так я поеду. Ей-богу, истинная правда!..

Свою жизнь в Минске профессор Б. И. Эпимах-Шипилло тоже начал с ночлега под крышей дома под тополем. После первого приглашения еще в письме в 1919 году Купала при каждой оказии продолжал приглашать профессора на постоянное жительство в Минск, и мечта ученика наконец-то сбылась: в 1925 году Бронислав Игнатьевич решился в свои преклонные годы покинуть бывшую северную столицу и переехать в столицу Белоруссии. Профессор стал работать в Инбелкульте, а с 1928 года, со дня образования Академии наук БССР, когда пресса откликнулась на это событие радостным Vivat academia!— в академии. Он пожертвовал академии свой богатый рукописный архив, в том числе и известную «Белорусскую хрестоматию». Однако значительная часть библиотеки профессора все еще оставалась и на 4-й линии Васильевского острова, и время от времени профессор ездил туда приводить ее в порядок. Событие, о котором сейчас пойдет речь, почти совпало по времени с выборами Купалы в академики. 26 декабря 1928 года Купала был выбран академиком, а через день к нему в дверь дома 36а на Октябрьской улице постучал, как всегда, корректный профессор, и постучал не только для того, чтобы поздравить своего Янку с этим событием. Дело в том, что профессор с подчеркнуто торжественным видом держал под мышкой папку, которая и таила в себе радостную неожиданность для хозяина дома под тополем. В папке были стихи, целых 65 стихотворений, — дореволюционных, для той поры подцензурных. Теперешний владелец разбухшей папки обнаружил их случайно во время очередного приезда в Ленинград при упорядочении своей библиотеки. Об этом событии газета «Савецкая Беларусь» сообщила 20 января, а уже в феврале и марте того же года часть найденных стихотворений была опубликована в журнале «Полымя». В примечании к публикации в февральском номере Янка Купала сохранял деловой тон: «Представленные здесь мои произведения... были потеряны и случайно нашлись теперь у известного опекуна белорусских писателей дореволюционной эпохи... Одновременно выражаю здесь искреннюю благодарность проф. Эпимах-Шипилло за его приятную для меня неожиданность». Выражение этой благодарности в тот зимний вечер, когда Бронислав Игнатьевич с папкой под мышкой осторожно постучался в дверь дома под тополем, было, конечно, куда более бурным. Засиделись за полночь. Купала как бы открывал Купалу — себе самого себя. И он не просил, как обычно, почитать своп стихи кого-нибудь из гостей. Да и некого было просить, ведь, кроме Владки, за круглым столом лишь двое — профессор и поэт, а в кабинете они вообще остались вдвоем — старый профессор и Янка Купала.

Бронислав Игнатьевич любил этот кабинет больше, чем гостиную с круглым столом — «столом рыцаря Янки, а не Артура», как любил он повторять. Профессор любил этот кабинет поэта, может быть, больше всего за то, что он чем-то напоминал комнату Янки в его профессорской петербургской квартире на Васильевском острове: здесь, ему казалось, был тот же дух, тот же стиль, хоть много появилось и нового, непохожего в реалиях, собранного здесь целиком новым временем. Комната небольшая; письменный стол, книжный шкаф. На столе нож для разрезания бумаги, пресс-папье, чернильница, пепельница. А над рабочим столом на стене ярко-красная грамота «Почетного металлиста» (вручили металлисты завода «Коммунар» в дни празднования двадцатилетнего юбилея творческой деятельности), среди письменных принадлежностей па столе — ручка в виде миниатюрной винтовки (подарок рабочих Минского машиностроительного завода), на стене среди белорусских пейзажей, похожих на те, что висели в гостиной профессора в Петербурге, кинжал — ножны из черненого серебра, узорчатая рукоять.

— Отделкой золотой блистает мой кинжал, — обычно начинал декламировать профессор, когда этот кинжал, привезенный Купалой из его самой первой поездки на Кавказ, попадался ему на глаза. С годами все больше и больше роднился с далеким югом кабинет Купалы — после каждой встречи с Черным морем поэт привозил полные чемоданы отливающей всеми цветами радуги морской гальки.

— Чем не юг, профессор? — спросил Купала, когда профессор, наклонясь, стал перебирать руками насыпанную просто так вдоль стены разноцветную гальку. Купала и сам наклонился над ней, взял горсть камешков, пересыпая в ладонях, прислушиваясь к их тихому шороху.

— Кажется, морская волна с тобой разговаривает.

— Морская галька цветок папоротника завораживает, — улыбнувшись, как бы согласился с поэтом профессор.