Янка Купала

А стихи, которые, раскрыв профессорскую папку, стал перелистывать Купала, действительно были как бы вехами его жизни: «Отзвук 29 октября 1905 г. в Минске», «Я не для вас...», «Не корите меня», «Перед висельницей», «Слугам алтарным», «Перед бурей», «Моя молитва». Сегодня для нас чуть ли не каждое из этих стихотворений воспринимается как визитная карточка Купалы-поэта, как то, что принято называть сейчас паспортом поэта.

Купала читал стихи низким, немного глуховатым, но волевым, напористым, непокоримым голосом;

...Я не для вас, паны, о нет,

Пласт слов живых, изнемогая,

Стараюсь вывернуть на свет

Средь пустоши родного края,

Я не для вас, паны, о нет!

...Я не для вас, паны, о нет,

Для тех я, кто страдал веками,

С которыми цепями бед

Я скован, будто кандалами...

Я не для вас, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет!!!

Для бедных я, лишенных солнца.

Мне слово доброе в ответ

От них, настанет час, вернется,

Но не от вас, паны, о нет!

...Сегодня любой исследователь творчества Купалы просто не может представить себе, чтобы у Купалы не было таких строк, чтобы мы не смогли прочитать их, услышать. Счастливый случай вернул их, не дал погибнуть? Счастливый, конечно. Но был еще профессор Эпимах-Шипилло, была его петербургская квартира...

...Купала, провожая гостей, каждого без исключения расцеловывал. Целовал крепко, по-мужски, всю душу вкладывая в пожатие руки, в объятье. В тот поздний зимний вечер Купала долго-долго не выпускал из своих объятий на пороге дома под тополем расчувствовавшегося и радостного профессора Эпимах-Шипилло.

Тетя Владка не раз упрекала своего Янку:

Ты все с людьми да с людьми, а я... На двоих двадцать пять обедов варю, и все мало. Вот брошу тебя и уйду в монастырь!

Но дом под тополем Владислава Францевна не оставляла, хоть и случалось ей не однажды варить гораздо больше, чем двадцать пять обедов за раз...

Кому первому пришла в голову эта идея, сегодня за давностью лет забыто, но что в тот вечер гостей собралось столько, что кресел за круглым столом гостиной явно недоставало, это сегодня не подлежит сомнению. Поэтому в гостиную из детского сада, где работала Владислава Францевна, принесли низенькие столики и маленькие креслица. Столики уже накрыты, а гости собираются; у каждого, кто сходит, улыбка на лице, но каждый, сохраняя серьезность, садится в предложенное ему хозяином креслице, будь то респектабельный, с пенсне на носу президент академии, или же гвардейского роста Михась Зарецкий, или коренастый Михасик Чарот.

— А моя вы Михасики! А мой ты Сымонка! Кондратка! Володенька!.. Максимка!.. Мирошка!.. Петрусёчки!.. Кузёмка!.. Миколка!.. — это Купала приветствовал двух Михасей — Михася Зарецкого и Михася Чарота, двух Петрусей — Петруся Бровку и Петро Глебку, Сымона Барановых, Кондрата Крапиву, Владимира Дубовку, Максима Лужанина, Евстигнея Мировича, Кузьму Чорного, Миколу Хведаровича. А в гостиную все входили — из академии, университета: профессора Замотин и Вознесенский, Пиотухович и Боричевский (чуть ли не весь авторский состав книги «Янка Купала в литературной критике» 1928 года), Михайло Громыко, Вацлав Ласовский (он возвратился из Праги и сейчас — ученый секретарь академии), Тишка Гартный... Легче перечислить, кого из известных литераторов Минска второй половины двадцатых годов не было на том импровизированном литературном вечере в доме под тополем, чем тех, кто на нем был. Сидел и великий Купала тогда в маленьком креслице за низеньким столиком, и Якуб Колас — щупленькая бородка, светящаяся лысинка, и белый как вунь Эпимах-Шипилло. А надо всеми — Владислава Францевна. В этот вечер она действительно царствовала над всеми в своем доме, как до этого, днем, царствовала над этими же столиками и креслицами в детском саду.

Но почему сидят в маленьких креслицах и не обижаются на свою судьбу и все еще молодые, веселые вчерашние молодняковцы, а сегодняшние возвышенцы, полымянцы, белапповцы ³⁶, и те, которые считаются попутчиками из крестьян и интеллигенции, и вся русская уважаемая профессура, которую позвали Минск, университет, Беларусь зачинать белорусские литературоведение и критику, и те одиночки, которые, изведав потерю Родины, приобрели ее вновь своим отречением от неразумного прошлого? Есть причина! Причина очень важная — трость Купалы. Праздник — сотая монограмма на ней. Так сказать, юбилей трости поэта. В двадцатые годы это было очень модно — трость с монограммами. Но не столько от моды попала трость в руки Купалы, сколько от привычки: детства — из Селищ, юности — из грибных походов в Окопах. А еще из больницы, с марта месяца 1920 года, когда был слишком слаб, чтоб не опереться на ореховый кий.