Янка Купала

И все же... Дольный Снов, распростился лн он с ним? Или же вновь собираться ему по осени туда, вновь крутиться белкою в колесе между суслом и солодом, между контрольно-перегонным аппаратом Сименса и бурдой? В Дольном Снове Ясь Луцевич был не только помощником винокура, он был уже тут и поэтом Янкой Купалой. Помещик Гартинг, владелец винокурни, — одного поля ягода с паном Любанским. Но другим человеком оказался винокур Сарнецкий: он явно симпатизировал молодому автору белорусских стихов, как, впрочем, и его жена, пани Мирослава. Где-то сразу же по приезде Яся в Дольный Снов Сарнецкие пригласили его к себе, радушно приняли, и с тех пор новый помощник винокура стал бывать в их доме частенько. Пани Мирослава, женщина привлекательная, образованная, тонко чувствующая, та оказалась просто добрым ангелом для Яся, к которому тут, в Дольном Снове, пришло чувство, столь трепетно им ожидавшееся, но ничего не принесшее, кроме сущих мучений. Неизвестно, как звали дольносновскую паненку, которая заставила горячо забиться сердце поэта и которой было адресовано признание: «Первую тебя я так любил». Как так, можно догадаться из другого стихотворения, написанного раньше, чем это, — «На прощание». В нем как на ладони безнадежно влюбленный поэт, который, оставаясь в своих ежедневных хлопотах помощником винокура, страшно мучится от сознания, что своей избраннице не ровня. Пани Мирослава сразу же уловила, каким могучим душевным порывом рождено стихотворение «Не гляди...». Пани Мирослава глядела, и поэт не стал от нее таиться. Не самой дольносновской красавице, которой он посвятил стихотворение, — Ясь прочел его пани Мирославе. Впрочем, стихотворение вроде бы оказывалось и по адресу: будучи немногим старше Яся, силой выданная родителями замуж за пожилого, больного эпилепсией винокура, сама пани Мирослава до встречи с белорусским поэтом о любви, пожалуй, знала только то, что вычитала из книг. С горящими глазами, взволнованная и несколько смущенная своим душевным порывом, слушала она глуховатый голос Купалы:

Не гляди на меня, не гляди, отойди —

Я боюсь твоего колдовства и огня!

Надо мной ты смеешься... Ступай, не гляди —

Ты погубишь, погубишь навеки меня!

Взгляд очей твоих душу измучил мою.

И с собою мне справиться не по плечу:

То к тебе заспешу, то вдруг стану-стою,

То жалею тебя, то проклятья шепчу.

Не стряхнуть с себя наваждения пани Мирославе: не сам ли Адам Мицкевич ожил перед нею?..

Ты не любишь меня. Ты мечтаешь о тех,

У которых дукаты звенят наяву...

Что же дам я тебе? Я беднее их всех,

Я в скитаниях тяжких на свете живу.

Пани Мирослава знала ту, которую манил звон дукатов. О, будь пани Мирослава на ее месте, она ни за что не повторила бы ошибки Марыли Верещаки ¹⁸ — не пошла бы за постылого графа Путкамера. Она пошла бы за этого — «живущего в скитаниях тяжких», за этого — отвергающего в отчаянии свою неразделенную любовь:

Я же буду терпеть и тот день проклинать,

Когда встретил тебя и увидел твой взгляд.

Уходи, не гляди! Это, видно, судьба,

Что вовеки уже ты не будешь моей.

Уходи иль погубишь меня и себя —

Вон бушует во мне кровь сильней и сильней!

— О, если б вы так для меня написали, дорогой Ян! —-прошептала пани Мирослава.

Ясь Луцевич покраснел, поднял глаза на пани Мирославу, и, чтобы не выдать, как непривычно порозовели щеки и у нее, пани Мирослава отвернулась к окну.

Стихотворение, посвященное ей, поэт принес назавтра. Оно называлось «Из песен недоли» и было о конвое, который «бредет, сверкая саблями», об арестантах, позванивающих кандалами, о сиротинушке, «у ворот плачущей с голоду, стынущей с холоду», и о самом поэте, о том, что «за работою бесполезною силы губятся неокрепшие». Под конвоем арестантов вели — это и Ясь наблюдал, и пани

Мирослава — трактом, мимо винокурни, на Несвиж, Минск едва ли не каждый день. И каждый день у ворот винокурни плакали сиротинушки.

Стихотворение заканчивалось словами:

Эх, и как тут жить Сердцу чуткому,

Не согретому,

Одинокому!

На чье же это «сердце чуткое» намекал поэт? На свое? На сердце панн Мирославы? Посвящая ей .стихотворение, Ясь, понятное дело, и думал о пани Мирославе, о ее сердце, которое не шибко-то разумел и согревал пан винокур. И потому оно, сердце пани Мирославы, казалось Ясю одиноким. Но пани Мирослава все восприняла иначе.