Янтарь в болоте

Настроение веселиться окончательно пропало, стало тоскливо и гадко. Но одновременно пришло облегчение: плохое, которого она ждала и опасалась, случилось, и хоть это обидно и противно, но зато и бояться больше как будто нечего. А мерзкий запах – это ерунда, не смертельно.

– И чем пахнет? – спросила алатырница, рассматривая веселящихся придворных.

И насмешливые, злорадные взгляды знакомиц из княгининой свиты ей явно не чудились. Не маячила рядом в ожидании, как поведет себя Алёна, только Павлина, которая после событий в лесу первый раз вышла в люди и охоты веселиться, кажется, не имела. Она сидела у стола с краю и косилась на людей диковатым взглядом. Видать, здорово по ней встреча с лешим ударила.

Вот что она сделала этим девицам, за что взъелись? Нешто заняться больше нечем, только новеньких травить? Не столько горько и обидно, в подруги она им не набивалась, сколько непонятно. Ничего ведь дурного не сделала, откуда такая злоба?

– Не знаю, – пожала плечами Ульяна. – Знакомо как-то, и не то чтобы совсем гадко, но неприятно. Может, тебе…

Но что именно, договорить боярышня не успела, к девушкам неожиданно подошел сам великий князь.

– Весело ли вам, красавицы? – заговорил мягко, ласково, Алёна такого елея от него сроду не слышала. Да и сейчас было ясно, что обращался он не к ней, а к зардевшейся и потупившейся Ульяне.

– Спасибо, ваше сиятельство, весело, – отозвались обе в голос, и алатырница тоже отвела глаза, только с другим чувством. Таким горячим, алчущим взглядом ласкал князь лицо и стан боярышни, что Алёне неловко стало рядом находиться. И Ульяну жаль, и еще гаже – ну как же ему не совестно, ведь жена же смотрит! Да и весь прочий двор…

Только князю, кажется, плевать было, кто и что подумает.

– А что ж вы тогда в стороне стоите, скучаете? – спросил с мягкой насмешкой, кончиками пальцев мазнул по девичьей щеке, приподнял подбородок, чтобы в лицо заглянуть.

– Мы не скучаем, мы отдыхаем, – едва слышно проговорила Ульяна. На князя она смотрела с таким восторгом, что алатырнице сделалось еще более неловко, и она, к стыду своему, начала придумывать повод, чтобы удрать отсюда. – Алёне кто-то гадость сделал, чем-то вонючим облил, – пожаловалась боярышня грустно.

– Вот как? – Князь метнул на алатырницу неодобрительный взгляд, принюхался. – Тебе бы проветриться, там и пройдет, – бросил он.

– Благодарю за науку, ваше сиятельство, – поклонилась Алёна и поспешила исполнить княжескую волю.

Выйти на воздух вообще показалось хорошей мыслью. Она вдруг поняла, что ей трудно дышать в этой будто бы просторной и светлой зале. Белые стены смотрели свысока на то, что булькало и бурлило между ними. А когда, пробираясь к выходу на гульбище, Алёна услышала обрывок разговора двух кумушек, едва не сорвалась на бег. «Ишь ты, какую себе девку князь подобрал! Разнообразия, видать, захотелось, тощая жена совсем надоела».

Гадко. И слова все эти, и княгинина свита со своими мелкими подлостями из-за угла, и великий князь…

Последняя обида неожиданно оказалась самой острой. Издалека, с границы, Ярослав Владимирович представлялся хорошим правителем, почти былинным. Рачительный хозяин, надежа-государь, князь-батюшка… Его любили в войске, и девицы тоже вздыхали по чеканному профилю на монетах, и княгиню любили. Заботилась обо всех нуждающихся она искренне, и о красоте ее сказки рассказывали. И о том, какая славная чета правит Белогорьем, – Матушка троих детей подарила, здоровеньких, хорошеньких, да к ним еще старший наследник от первой жены. Издалека картина княжеского двора представлялась светлой, сказочной. А вблизи…

Умом Алёна понимала, что князь – тоже человек. И то понимала, что хороший правитель, – не обязательно и человек хороший, он может быть и гадким внутри, и совсем не благородным, как и любой крепкий хозяин. Но видеть это вот так, вблизи, своими глазами, было тошно. И отчаянно хотелось оказаться подальше от этого дурного места – на вид красивого, яркого, цветного, а внутри – гнилого да мутного.

Теплая летняя ночь обняла за плечи, огладила по волосам слабым ветром, остудила щеки, и Алёна вдруг поняла, что на них – мокро. Досадуя на себя, достала из потайного кармашка платок, чтобы утереть слезы, и попыталась вспомнить, в какой момент они потекли, не видел ли кто? А то ей и это припомнят, и не хватало еще, чтобы связали с князем!

– Никак обидел кто? – прозвучал рядом знакомый голос.

Алёна вздрогнула, отпрянула от неожиданности, обернулась, непроизвольно чаруя себе «светлый взгляд», а воевода тем временем приблизился.

– Нет, я… так… – пробормотала она смущенно. – Вы… извините, от меня пахнет дурно, облили чем-то, – выпалила вдруг. – Я сама-то не чувствую, но…

Рубцов глубоко вздохнул, принюхиваясь хмыкнул.

– Да не то чтобы совсем дурно, по-честному – так приятней многих иных запахов.

– То есть? – удивилась Алёна.

– Конюшней от тебя пахнет, – пояснил спокойно. – Не знаю уж, кто и зачем это сделал.

– Ах вот чего они ржали, – пробормотала алатырница. Отвела взгляд, прислонилась к ограде, обняла себя ладонями за плечи.