Янтарная сакма

Здоровенные гридни из внутренней палатной обслуги аккуратно вывели из залы и государыню Софью, и Василия-Соправителя. Радагор и Мишка Шуйский по голосу великого государя почуяли, что в нём загорается вятское бешенство.

— Вроде всё я сделал, всё предусмотрел, — густо заговорил великий князь. — Ан на душе склизкие жабы притулились. Холодно на душе-то... Никогда на Руси такого не случалось — идти войной аж на четыре города разом. Выдюжим ли, управимся ли?

Радагор начал свой утешительный сказ, как обычно сухой цифирью:

— Управимся, великий государь. Ты на этот год отменил натуральный оброк с пахотных людей, значит, простым людям военный поход станет в радость. Народ хлебом твоё войско не обидит. Полки ты одел-обул, двадцать новых пушек вводишь в дело... Да и древние русские города нас заждались... И люди тамошние тебе в подмогу встанут...

Иван Васильевич отмахнулся:

— Не то говоришь, книжник! По писаному говоришь... Не то... Душа у меня почто ноет? А, видать, душа моя старую сказку вспомнила: «Пойди туда, не знаю куда, добудь то, не знаю что...». Я-то всё вижу так, как это было бы двадцать лет назад. А в нашем мире всё изменилось! Какие-то безродные, безземельные шишиги расползлись по земле, как блохи собачьи, и правят целыми королевствами... Моего ближнего конюшего запросто купили.

Шуйский было «мекнул» — да получил от Ивана Васильевича затрещину по затылку.

— А выжига и вор кличет себя «папой римским» и командует мне почти с того края Земли мою веру поменять... Послал я караван людей с грошовым товаром в неизведанные земли и жду от них гору золота. Тоже с присказкой «Неси то, не знаю что...». Эх, я балда, да балдой бы меня! По моей лысой башке! Да раз десять!

Шуйский тут не выдержал, опрокинул в себя кубок с вином, пару раз кашлянул. Потом по углам пировальной палаты, сначала тихо, потом громче, громче, потом завиваясь к потолку, потом рванувшись через открытые окна во двор, завертелась, заиграла песня:

— А как во городе, да во Владимире,
Да закручинился молодой да великий князь,
Да не брало его кручину зелено вино,
Да не разгоняли его кручинушку красны девицы...

Тут, сразу в полный голос, вступил в песню и Иван Васильевич:

— Взял тогда молодой да великий князь,
Взял коня он ретивого да долгогривого,
Взял тогда он червлёный щит да калёный меч,
Да во поле выехал, в поле русское, в поле буйное!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Поход русского купеческого каравана на юг, по левому берегу реки Иртыш, да в зимнее время, получился совсем чёрным.

Сначала от Атбасара строго на север по широченной сакме, натоптанной за тысячу лет, пошли ходко. Под ногами хлюпала только редкая грязь. Да и дерева для костров хватало. А вот на древней горной возвышенности Кокше-Тау, разрушенной солнцем, ветрами и временем, Караван-баши велел поворачивать на восток:

— На этих камнях мы следа не оставим.

Повернули на восток. И сразу попали на старый, давно нехоженый путь.

— Солончак сожрал хорошую дорогу, — пояснил Караван-баши. — Но нам по ней надо идти. Другого пути нет.

Куда денешься? Так, по подмерзающему солончаку, шли десять дней! Верблюды шагали хорошо, без заминок, а вот кони... Кони стали упрямиться. Им каждый вечер требовалась хорошая вода, то есть чистая, несолёная. А где её взять, когда кругом одни солёные и гиблые озёра? Проня орал:

— Загубим конематок, какого лешего нам тогда идти дальше? — орал, а сам бегал с кожаными вёдрами по окрестностям, искал пресную воду. И ведь находил! Её от росы да от первых снежинок, да если искать с умом, достаточно собиралось в подмерзающих канавках и ложбинках.

Степь стала показывать свой норов, когда, по словам Караван-баши, оставалось четыре перехода до края соснового леса. Тот лес уходил к Алтайским горам, переваливал через них, и уже совсем к северу перерастал в тайгу.

— Нам бы побыстрее к тому лесу, — говорил Бусыга, кивком головы показывая на Бео Гурга, стонущего в бессознательном теле. — Чернеет у Книжника рука... Антонов огонь. Лекарства кончились, а болезнь разгорается. Плохо...

А однажды ночью пронеслась над степью отчаянная пурга, и поутру весь караван оказался засыпан толстым слоем снега. Проня всё утро радовался снегу, что не надо искать воду — вон, бери хоть лопатами!

— Восемнадцать коней, четыре стельных конематки и пятьдесят верблюдов, конечно, без водопоя не останутся, — согласился на Пронину радость Караван-баши. — Но останутся они без корма! К полудню на степь упадёт джут!

И точно. К полудню снег продолжал падать, но на самой земле образовалась толстая ледяная корка. Верблюды без травы терпели, им и снег пока не требовался, а кони стали пробивать лёд до прошлогодней травы. В кровь разбили копыта, а до травы не добрались. Джут. Погибель скотине.