Янтарная сакма

Жидов в Вильно, по опыту Чехии, Моравии и Саксонии, держали в гетто. Выпускали на улицы города только в первую стражу, по восходящему солнцу, а обратно жиды должны были войти через ворота гетто по списку ровно в шесть часов пополудня, ранним вечером. Кто не вошёл, изгонялся из города, без семьи, без имущества. Раньше, говорят, таким невозвращенцам вообще башки на месте рубили...

Левит протёр слезящиеся глаза, снова молча уставился на короля. Александр взял графинчик с настойкой, прямо из горлышка сделал три хороших глотка. Денег в Вильно, в вонючих жидовских бочках больше, чем в Литовщине блох. Прячут деньги — не найдёшь...

— Ми дегжали совэт и тот совэт решиль, что на московского блудня Ивана надо нападать за дэньги. Он должен пяти коголям Ойропы его двадцать тысяч старых г...гггивен. Посылай туда посольство. У Ивана денег нет, вернуть нечем. Значит, пять коголей собегут тебе агмию и на следующий год ты сможешь вегнуть назад все утегяные нынче земли... А если твоя жена, дочь московского Ивана, не пгинесёт наследника, или будет дочь, то мы в момент рождения младенца подложим вместо дочери — сына. У евгеев сыновей много — Левит положил перед королём мятую бумагу — список посольства в Москву.

Осатаневший король Александр прочёл список, коряво написанный латиницей, про себя ругнулся, но всё же спросил:

— А кто это «мы»? Что за «мы» распоряжаются в Европе?

Жид выкарабкался из кресла, засеменил к выходу, обернулся:

— Сионский Приорат, — и скрылся за дверью.

* * *

Посольство из трёх государств, Литвинского, Венгерского и Саксонского, Иван Васильевич решил принимать не в Москве, там вовсю расстраивали Кремль, ставили стену, возводили каменные государевы покои. Посольство он решил принимать в Калуге, как бы на походе, доказывая тем самым, что война только взяла разгон.

Да тут ещё великая беда приключилась: книжнику Николе Моребеду в Смоленске воткнули нож под левую лопатку. Он там занимался чисткой веры, вышвыривал католиков из бывших православных храмов.

— Католики Николу зарезали, — ответил на то известие великому государю Радагор, младший Книжник. — Больше некому. На Смоленск сейчас идёт казачий атаман Секач. — За Николу он вымоет улицы города поганой кровью.

— Не надо бы, а? — сказал Данило Щеня. — А то сорвутся... с гвоздя подлые паписты. У них земли мало, им собраться недолго.

Михайло Степанович Шуйский топнул ногой, лязгнул саблей об ножны:

— Пускай Секач идёт, и пускай Смоленск помоет.

— Доиграемся, пся крев, — мрачно ответил великий государь. — Литвины и так озверели. Собирают летучие отряды и тех русских, что к нам перешли законно, по клятвенной росписи, режут. А дома их жгут.

— Ну, зима минует, тогда я до Кракова дойду! — мрачно пообещал Шуйский. — Ох, дойду!

Великий государь велел к прибытию посольства в Калугу спешно, с одной лишь печью, поставить достройку к дому калужского воеводы — большую, высокую, чтобы все переговорщики там поместились. В старом кирпичном арсенале купеческие товары велели убрать и тоже спешно поставили одну кухонную печь, пробили узкие окна, из досок сделали перегородки, чтобы посольским можно было ночевать несуетно, по два человека в горенке. Калужане наотрез отказались пускать в свои дома католиков. После них что? Дом сжигать? Ведь дом в скверне пребудет!

Стрелецкий сотник подбежал к окну, выкрикнул:

— Едут... с-с-собаки!

* * *

В тесноте посольские в первый же день выложили Ивану Васильевичу три претензии, которые он должен удовлетворить, иначе... худо будет.

Первая претензия: наказать грозно своей дочери, чтобы немедленно переходила в латинскую веру!

Вторая претензия: все большие города — Белгород, Трубчевск, Клинцы, Чернигов, Смоленск и Невель — вернуть под державную руку короля Александра. Земли окрест городов, где живут предатели Литвинской земли, переметнувшиеся в Московское государство, пусть останутся под теми предателями.

Третья претензия: через месяц опосля подписания договоров и отбытия посольства вернуть долг в сто двадцать тысяч старых гривен и пятьдесят тысяч русскими рублями. Серебро доставить прямо в город Вильно.

У боярина Шуйского на эфесе сабли запрыгала рука. Данило Щеня притопнул ногой. Великий государь как пригорюнился, когда началось чтение претензий, так и остался сидеть, когда чтение кончилось. Все в большой горнице молчали.

Радагор скосил глаза и увидел, что Шуйский перемигнулся с толстым посольским из литвин. Вспомнил — это Нарбутович! Ай беньакша![123] Можно будет заломать это посольство!

Великий государь откашлялся, что-то кашлять стал он часто в последний год, наконец заговорил:

— Если станете требовать, чтобы в бумагах было прописано «претензия», я с вами говорить не стану. Уйду.

— Станем писать «требование», — поднялся пан Собесский, молодой князь, но уже глава польского посольства.

Молодой, да дурной... Великий князь махнул на него рукой, поднялся, чтобы уходить.

Старый польский писарь, бывавший в десятках таких посольств, пробурчал:

— Пишу: «прошение». Годится?

Иван Васильевич кашлянул, сел и начал держать ответ: