Янтарная сакма

— Знаю, знаю, — отозвался Иван Васильевич. — Не всех смыло. Каюсь. За всех несмытых каюсь... Но вот я-то со своим великим княжением — откуда взялся? И дед мой, и прадед, и его прадед, мы всем своим родом Рюриковичей — откуда взялись? От несмытых Потопом рабов, что ли?

— Да, — грубо отозвался Схария, — от немытых рабов. — Сам он сидел в той горнице уже два месяца, несло от него... Грязной свиньёй несло.

Иван Васильевич вдруг загорелся в споре, встал, опять заходил:

— Ладно, я в это верю. Думаю, ты, как человек мудрый, понимаешь, что перед казнью жертва не врёт.

— Не врёт.

— Тогда какого же ляда мне мои книжники врали, а? Врали, что мы, русские, служили Богам как надсмотрщики, механики и жрецы! И тот морской зверь — Му Сар Иоаннес! Бог Водной Бездны, Бог Абзу!

Схария закачался на своей скамейке. От тебе нате! Как же его, Схарии, пастыри не сообразили про книжников русского князька?

Ивану книжников Софья привезла. Из Византии. Из Второй русской империи! Которую сейчас лихорадочно стирают из книг и с карт все университеты Европы — с помощью инквизиции! И с помощью больших неучтённых денег его, Схарии, племени!

— Врут! Ой, врали тебе твои книжники, Иван! И сейчас врут! — Схария в сильном возбуждении опять забыл прибавить отчество к имени великого князя. Ведь ещё шаг — и русский князь Ивашка точно утвердится во мнении, что русские, и правда, были не последними людьми перед Великими и древними Богами. Нельзя и допустить такого!

Схария решительным шагом опять направился к дверям, обшитым толстым медным листом. Может, и правда, русские после государственного переворота наладились пьянствовать, а на той пьянке забыли оставить место, ему, начальнику сего переворота! Эх, русские свиньи!

— Врали, верю... — Иван Васильевич заметил нехороший блеск в глазах Схарии. — Бросили меня сейчас одного мои мудрецы... У меня станется к тебе последняя просьба, мудрец не моего народа. — Я хочу... тебе тайну открыть, — просипел ему в спину Иван Васильевич. — Про мои клады будет та тайна.

Схария тотчас повернул обратно, сел на свою скамейку:

— А почему мне?

— А кому тут откроешься? Тому рейтару, что тебе оставил память под глазом? Подлому предателю Шуйскому? Я же тебя проверял в разговоре и вижу, что человек ты честный, решительный и терпеливый. Перед смертью кому, как не тебе, открыться? Но с условием... с условием, Схария, что ты меня спасёшь!

— Даю слово, что спасу!

— Перекрестись, а то не поверю!

— Так у нас по вере нет крестования по телу!

— Да... точно, нет крестования, а жаль...

— А вот клятву тебе я дать могу, Иван Васильевич!

— Нет, клятвы не надо. Мать твою я не знаю, отца — тем паче. Кем ты можешь поклясться? Был бы у тебя духовник, ну, так ты бы мог дать мне клятву. В обмен на его жизнь. Как положено. Чтобы его, если ты клятву порушишь, свиньи сожрали! Есть такой духовник?

— А много ли у тебя денег, чтобы своё спасение купить, а? Может, мне и клятву приносить — себе дороже станет?

— Серебра-то много. А золота в подземном схроне — пуды пудов и всяческие пуды!

Золото! Про золото московских великих князей в Европе давно ходили тайные слухи. Слухи те пошли после того, как Русь отбилась от татар, нанятых единоплеменниками Схарии для захвата добротного торгового пути через хранимый Москвой Волок Ламский.

Темник[91] Мамай запросил за труды свои кровавые золотом! Генуэзские братья Схарии то золото дали Мамаю наперёд и плакали. Перед тем как Мамая зарезать, его допрашивали про золото: «Куда дел?» Паскудный кочевник врал, но потом сознался, что три повозки с золотом так и остались на Красном холме, с которого он наблюдал битву на Кулишкином поле. А русский князь Дмитрий, прозванный потом Донским, нашёл то золото и начал его транжирить: Москву застраивать, русскому купечеству потакать. Не своё же тратил, паразит!

И вот теперь, похоже, следы того мамаева золота обнаружились... Схария умильно распустил щёки в улыбке, пошарил в своём халате, нашёл корочку хлеба, протянул Ивану Васильевичу. Иван Васильевич от той корочки отшатнулся, как от змеи. А у Схарии оба уха уже как бы повернулись, одно — на улицу, другое — на сени.

Иван Васильевич прокашлялся, повторил:

— Всё мамаево золото тебе отдам.

Схария внезапно посуровел лицом:

— Ладно, давай. Помогу тебе! Мой Бог — тому свидетель!

— Тогда запоминай. Первый схрон московских князей — под Воробьёвыми горами. Там, на уклонной улице дом стоит, на самом краю. Хозяина дома кличут Овсяником. К нему подойдёшь и скажешь: «Именем Московии и Царя небесного, веди в улей!»

Схария отмахнулся:

— Какой такой улей, если не о мёде разговор, а о золоте?

— А мёд, он какого цвета? Ты что, Схария, хочешь, чтобы о золоте говорили как о грязи? ...И, значит, поведёт тебя тот Овсяник под гору...

— Не полезу я, Иван, под землю за твоим золотом. Золото нужно брать без опаски, без копания в грязи, без крови. Понял? Такое золото у тебя есть?

— Да там же, пойми ты, пень трухлявый, лежит то золото, что дали подлому Мамаю твои же братья!

— Не может того быть! — внезапно проорал Схария. — Врёшь ты всё, Иван! То золото Димитрий клятый подло истратил!