Янтарные цветы

Я не обратила внимания на клочок бумаги, потому что на нем не было никаких садистских стихов. Но теперь я выгребаю его из ведра, чтобы рассмотреть повнимательней. Возможно, давным-давно это была обертка от шоколадного батончика. Не того ли самого, что я купила в «Уолгринс» в ночь похищения? Не того ли, который я покупала каждый вторник для Рузвельта?

Рузвельт был частью моего ритуала, связанного с пробежками по средам. А прозвали его так потому, что ежедневно, ровно в полдень, он вставал на старое красное ведро и выдавал наизусть всю инаугурационную речь означенного президента США.

Когда я после уроков пробегала мимо, он уже давно заканчивал свою диатрибу. У нас с ним был своего рода ритуал. Я прямо на бегу, не сбавляя шага, бросала ему «Сникерс». Он неизменно его ловил и расплывался в широченной улыбке. В беговой сезон этот ритуал приносил мне удачу, но и с началом лета я не стала изменять себе. После знакомства с Рузвельтом я не проиграла ни одного соревнования.

Так и повелось. Каждый вторник я покупала Рузвельту «Сникерс». Не два, не три и не четыре – один. Не в понедельник и не в субботу – обязательно во вторник. В среду днем он его ловил и улыбался мне, а я побеждала, побеждала и побеждала.

Однако, лежа в могиле, я, по всей видимости, сделала то, что в нормальных обстоятельствах мне и в голову бы не пришло: съела батончик Рузвельта. В моих рвотных массах нашли следы арахиса.

Этот ритуал много для меня значил. Как и победы в соревнованиях. Не потому ли я съела тот батончик, что поняла: о спорте теперь можно забыть?

Я беру с полки одноразовый пакет и прячу в него бумажку. Прикасался ли к ней мой монстр? Стоял ли он под моим окном?

На диване в гостиной начинает звонить мобильник, нарушая тишину, которая царит повсюду – только не у меня в голове.

«Хастингс, Вильям».

– Уже поздно, Билл. – Никакого «здравствуйте».

– Ох, я страшно забегался… Просто хотел напомнить, что завтра в 9.45 нам надо быть в лаборатории. Начало в десять, но Джо просила приехать пораньше.

Да разве я могла забыть? Мне хочется заорать, однако я лишь выдавливаю:

– Доеду сама.

Наверное, он для этого звонил. Почему-то Биллу очень хочется меня подвезти.

Пару секунд он молчит.

– Джоанна не стала говорить все по телефону, но у антрополога уже есть новости.

Тесси, 1995

– Как тебе рисовалось дома? – с порога спрашивает он. Я даже сесть еще не успела.

– Ой, забыла рисунки принести! – Ложь. Девять новеньких рисунков лежат ровно там, где я нарочно их оставила – в шкафу, в коробке из-под блузки «Мейсиз» с надписью «Запас тампонов» (чтобы любопытному братцу неповадно было).

Вдруг на столе начинает звонить телефон. Срочный звонок – один из моих любимых звуков в мире, ведь он на несколько минут сокращает наш сеанс.

– Извини, Тесси, – говорит врач. – Я отойду на минутку. Моя пациентка только что попала в больницу, и медсестра хотела задать несколько вопросов.

Из дальнего угла комнаты доносится голос врача. Мне удается разобрать несколько слов. Элавил. Клонопин. Разве такие разговоры предназначены для чужих ушей? Я стараюсь не слушать – слишком легко представить себя на месте той пациентки и начать за нее переживать. Займусь лучше чем-нибудь другим: например, попытаюсь соотнести его гнусавый выговор с описанием, которое дала Лидия.

Это была ее идея. Вчера – получив прежде мое благословение – она поехала на автобусе в Техасский христианский университет и тайком пробралась на летнюю лекцию моего врача: «Анастасия встречает Агату Кристи: серое вещество и амнезия».

Услышав название лекции, я немного поморщилась. Какое-то популяризаторство. Ладно, ладно, должна же я к чему-то придраться.

Надев большие очки в пластиковой оправе (Лидия их носила, когда от линз чесались глаза), она вполне могла сойти за студентку университета. Родной отец однажды сказал ей, что она родилась тридцатилетней. Фраза очень ему понравилась, и он не раз ее повторял – а Лидия воспринимала его слова как приговор и смертельное оскорбление. Что же до меня… не знаю, в последнее время мне стало как-то неловко рядом с папой Лидии.

В детстве мистер Белл кормил нас обалденным чили по собственному рецепту, водил в тир и каждое 4 июля и День труда катал по озеру Техома на непотопляемой «Молли». Но он был склонен к резким переменам настроения, и под горячую руку ему лучше было не попадаться. А когда мне исполнилось четырнадцать, его взгляд стал порой останавливаться не на тех местах. Возможно, мистер Белл был просто честнее большинства мужчин и открыто любовался цветением юности. Однако, собираясь в гости к Лидии, я стала надевать шорты подлиннее.

Вчера вечером после ее успешного шпионажа и пирога фрито, приготовленного моим папой, у нас с Лидией было особенно хорошее настроение.

– А ты знала, что Агата Кристи однажды пропала без вести на одиннадцать дней? В одна тысяча двадцать шестом году. Как сквозь землю провалилась.