Япония. Год в дзен-буддийском монастыре

Я частично пропустил вечернюю медитацию, так как не мог оставаться двадцать пять минут на одном месте. Я поднялся, поклонился старшему монаху, шепотом объяснил причину и выбежал из зала, не поклонившись статуе Маньчжурши, грозного бодисатвы, мастерски владеющего мечом. В чрезвычайных обстоятельствах даже в дзенском обучении делаются исключения.

Той же ночью, часа в два, я поднялся, чтобы в очередной раз сходить в туалет. Двор освещался луною, и прямо перед уборной я увидел большую толстую змею, метра четыре длиной, свившуюся в кольцо. Ее голова была направлена в мою сторону, а раздвоенный язык то появлялся изо рта, то исчезал. Я закричал и побежал к главному храму. По дороге я обо что-то споткнулся и упал. Падение привело меня в чувство, и я решил, что паниковать не стоит, потому что змея меня не преследовала. Я остановился, потом снова побежал.

Старший монах смотрел на меня, прикрывая рот ладонью. Он выглядел как японский аристократ, худой, высокий, хорошо сложенный, с красивым тонким носом и спокойными раскосыми глазами. Его ровные белые зубы восхищали меня, потому что у многих монахов зубы были желтыми и торчали во рту как попало. Теперь его идеально белые зубы лежали в пустом стакане на столе, и, пока старший монах вставлял их в рот, я отвернулся.

— Змея! — проговорил я, задыхаясь. — Большая, толстая змея рядом с уборной. Если поспешить, можно поймать ее и убить.

Старший монах вставил свои зубы и улыбнулся.

— Не надо, — сказал он. — Эта змея живет у нас уже несколько лет и ловит мышей. Мы забыли тебя о ней предупредить. Просто обходи ее, она не опасная.

У змеи было даже свое имя, которое я забыл, с «тян» на конце. «Сан» значит «господин» и ставится после имен взрослых людей, а «тян» — после имен детей и домашних животных. Возвращаясь к себе в комнату, я был невероятно сердит на себя. Нет в мире ничего, что способно вывести человека из равновесия, — мне давно следовало это знать. Чтобы понять эту неоспоримую истину, вовсе не требовалось обучаться в монастыре. Ведь я не выходил из себя в былые времена, когда у меня спускалась на мотоцикле шина или когда я терял одну из своих любимых книг. Так почему вышел из себя, встретившись со змеей? И почему выхожу из себя сейчас, когда все позади? Вместо того чтобы обрести хладнокровие, я стал нервным и истеричным. «Идиот!», «Тупица!», «Дурак!» — целыми днями я обзывал самого себя, порой вслух и даже находясь в зале для медитации. Старшему монаху тоже приходилось кричать на меня.

— Бодрствуй! — повторял он.

В те дни я обнаружил кое-какие возможности сделать жизнь приятнее. Наступило время «облегченного обучения», а это означало, что мы встаем не в три часа утра, а в четыре, медитация по вечерам была отменена, нескольких монахов отпустили навестить родителей, а наставник отправился в Токио читать лекции. Из трех монахов, возглавлявших монастырь, двое уехали, так что старший монах был постоянно занят и мы редко его видели. Утром он давал нам указания на весь день и исчезал. Я помогал собирать хворост и работал в саду, потом учил японский язык и лишь по вечерам медитировал со всеми под надзором молодого монаха, который сокращал периоды и не обращал внимания на раскачивание и засыпание. Поначалу я сам стирал себе одежду — работа не из приятных. Теперь я купил две пары джинсов, кучу белья и рубашек. В магазине моего размера не оказалось, но там приняли заказ и через три дня с десятипроцентной скидкой доставили аккуратно упакованную одежду. Одежды стало много, я раз в неделю относил ее прачке, жившей по соседству. Я сменил ресторан — в первом меню оказалось довольно однообразным. Но самым важным моим открытием были общественные бани. В монастыре монахам позволялось пользоваться баней лишь раз в девять дней. Душ они принимали когда угодно, но он холодный. Монастырская баня была маленькой и состояла из железной бадьи, которую подогревал слабый огонь, поддерживаемый хворостом и листьями. В Японии мало леса, дрова там — роскошь. Кому-нибудь из монахов приходилось полдня нагревать бадью, и, когда вода в ней наконец становилась горячей, первым в нее забирался настоятель, а затем монахи — по старшинству. Я оказывался самым последним, так как недавно прибыл в монастырь. Это вовсе не значит, что мне приходилось сидеть в грязной воде — прежде чем залезть в бадью, японцы моются с мылом и обливаются из таза и только потом погружаются в горячую воду, чтобы попарить свои усталые кости и мышцы.

Баня, которую я обнаружил, была улучшенным вариантом монастырской. Нужно было немного пройти по узким улочкам мимо магазинчиков и лавок. По пути все со мной здоровались, все меня знали. В Киото тогда жило всего-навсего двадцать девять человек с Запада и более миллиона японцев. Я давал десять центов женщине на входе и раздевался на каком-то балконе в зале, на котором был виден не только этой женщине, но и всем посетителям. Женщины проявляли ко мне явный интерес: белые мужчины были для них внове, и хотя они наверняка видели их в кино, живое зрелище куда интереснее. Три измерения лучше, чем два.