А творилось в городе/стране нечто очень страшное. Один колкий на язык ресторанный критик даже назвал всю эту ситуацию «стихийным геноцидом». Кто-то же робко считал случавшийся едва ли не ежедневно кошмар настоящей гражданской войной. Одиночно-летальным побоищем.
Так или иначе, но граждане «обрели» целую россыпь серийных убийц плюс маньяков: один, с торчащими проводами из башки, орудовал железным кулачищем, вдалбливая рожи несогласных с жизнью в асфальт; другой отрывал у жертв (мужчин) только яйца; третий насиловал молоденьких девушек, а после – отсекал им безымянные пальцы на руках, чтобы бедняжки не смогли носить обручальные кольца; иной душил лишь педагогов, одиноко возвращавшихся после конца второй смены домой; очередной душегубец ломал сначала черепа жертв, затем обкусывал их лица; еще один «творитель смерти» ослеплял людей кислотой, а уже потом – долго (много часов) отрезал от живых по кусочку.
Множество кровоохотливых мерзавцев уплотняли городской морг с чудовищным постоянством… Вот появился убийца, который уходил в прошлое и неизменно возвращался. Убил кучу нацистов, но до сильнейших не добрался. «Мощности на это не хватило», – объяснил он в извинительной записке на воротах еврейского кладбища.
Другой, прозванный Плотником, вколачивал в сердца жертв ржавые гвозди. Третий «в этом ряду» наждачкой стирал у покалеченных линии на ладонях. Когда его поймали, он объяснил: «Просто хотел проверить, повлияет ли это на их судьбу.»
Однажды даже появился синдром Джека-Потрошителя: «Пятерых убил, больше не хочу».
Мы с отвращением видим интроспекцию: наброски крови на маньяка. Косые, хлесткие удары скорою рукой. Чей-то отчаянный крик, выдавленный из умирающего тела. Скользящая в тени улыбка человека в полумаске. Запрокинутая за крыши домов ночь.
Десятки убийц, сотни трупов. Полиция увесисто почти бездействует. Журналисты усиленно слепят мозги обывателей пробелами и знаками. А эти все весело жрут червей на том свете…
«Куда-то же столько людей надо девать…» – Один из расчудесных заголовков, которыми напарничек Чайны словно бы блевал на газетные полосы.
Кстати, напарник носил неожиданную кличку Пицца. И будто бы даже гордился этим.