Япония в эпоху Токугава

«Император обращается ко всему народу, вплоть до последнего бедняка. Нужно облегчить подати и повинности, управлять страной справедливо и гуманно, как было в старину при императоре Дзимму, устранить роскошь, осудить распущенность нравов, вернуться к простоте и скромности, и тогда все население нашей страны будет восхвалять монаршие милости. Надо каждому реально показать, что он сможет прокормить семью, спастись от повседневного ада жизни, а после смерти стать Буддой. Хотя вернуть времена богини Аматэрасу невозможно, но вернуть, восстановить дух старины можно и должно»[444].

Во всяком случае, Токугава Нариаки (1800–1860), один из видных идеологов антисёгунского движения, придал серьезное значение событиям в Осака. Узнав о них, он сразу отправил туда посыльного, наказав ему собрать самую подробную информацию.

Мятеж Осио не только раздул пламя крестьянских восстаний, но и произвел большое эмоциональное впечатление на современников. Одним из них был Торинтэй Тогёку (1785–1849), знаменитый рассказчик, мастер кодан[445], широко известный своими занимательными рассказами на исторические и современные темы. Этот жанр народного эстрадного искусства был очень популярен среди горожан и имел большое влияние на толпу, особенно рассказы на злободневные темы или те, где развенчивались герои самурайских хроник. Власти видели в мастерах кодан опасных смутьянов и старались не выпускать их из-под бдительного надзора полиции.

Торинтэй появился в Осака в самом начале 1837 г. Вскоре после его приезда разразилось восстание, что заставило Тогёку прекратить на время свои выступления. Когда в Осака, по крайней мере внешне, восстановилось спокойствие, он вернулся с новым номером: рассказом об осакском мятеже. Нетрудно себе представить, что творилось в том помещении, где выступал Тогёку с такой программой. Публика просто хлынула к нему — каждому хотелось послушать о происшедшем из уст знаменитого рассказчика. Однако полиция не дремала: он успел выступить только три раза, и через три дня его выступления были запрещены[446]. Это была мера предосторожности, чтобы как можно скорее изгнать из народной памяти любое упоминание о событии, заставившем поволноваться центральное правительство в Эдо. Позднее посвятил Осио Хэйхатиро историческую новеллу известный писатель Мори Огай (1862–1922).

Брожение умов

На протяжении всей истории императорского дома идеологическим обоснованием законности императорской власти служил синтоизм. Поэтому нет ничего удивительного в том, что развернувшееся в Японии движение за реставрацию императорской власти проходило под лозунгом возрождения синтоизма.

Социальный состав антисёгунского движения был весьма разнообразным. Но в идейном плане общим для умонастроений различных социальных и политических сил было то, что все они выступали против официальной государственной идеологии — неоконфуцианства. Парадокс заключался в том, что идейные вожди антисёгунского движения были воспитаны в конфуцианской традиции.

При Токугава на первый план, оттеснив синтоизм и буддизм, выдвинулось неоконфуцианство чжусианского толка. Конфуцианство проникло в Японию в VI в.[447], а в XVII в. оно стало официальной идеологией токугавских правителей. В этом качестве оно пронизывало всю систему образования и определяло нормы морали. Чжусианство проповедовало нерушимость существующего порядка, неуклонное соблюдение феодальной иерархии, разделение людей на социальные группы, на низших и высших. Формула «тайги мэйбун» («великий моральный долг»), разработанная китайскими философами сунской школы и получившая дальнейшее развитие в работах Чжу Си, воплощала в себе идеи, которые сёгуны Токугава стремились претворить в практику политической жизни Японии. Суть ее заключалась в следующем: живи согласно своему социальному положению, будь покорен своему господину. Последовательно прививался дух зависимости и подчинения. Был даже издан декрет «О запрещении других учений», имевший целью освободить путь распространению в стране чжусианства, укреплявшего сложившиеся государственные устои. Правда, несмотря на свое название, этот декрет не налагал буквального запрета на изучение других учений, существовавших помимо конфуцианства. Тем не менее можно признать, что конфуцианство, представленное чжусианством, заняло положение ортодоксальной философии японского феодального общества[448].