Японская кукушка, или Семь богов счастья

Райдон понял, что он влип по-крупному. Не было сомнения, что капитан Кобаяси считал себя гением, что он был болезненно чувствителен к любому возражению или отклонению от своих планов и в придачу болезненно патриотичен. Из всех перечисленных пороков Кобаяси Райдон мог адекватно реагировать, даже с некоторой долей уважения, только на последний – он не видел ничего зазорного или ненормального в том, что человек ранга Кобаяси был слепо влюблён в свою родину. Райдон тоже её любил. Но не так слепо. Ведь когда ты слеп, ты не видишь недостатков, а именно они могут привести к гибели. Поэтому любить надо с открытыми глазами, с умением видеть и снаружи, и изнутри – чтобы когда надо, можно было бы спасти положение, так думал Райдон. А если только слепо восхвалять и ненавидеть остальных только потому, что они не японцы, вредило бы в первую очередь самой Японии. «Мы все – частицы большого целого, сынок, не забывай этого», – слова Теруко никогда не уходили из его памяти.

Ещё он злился на себя, что позволил себе каким-то образом внушить Кобаяси, что он, Райдон, именно тот человек, который был ему нужен. «Ну какой из меня помощник-шпион?» А в том, что Кобаяси хотел сделать из него что-то вроде личного соглядатая, сомнений не было. У него нет на это никакой разнарядки свыше, думал Райдон, иначе приказ по зачислению в совершенно другое качество происходило бы иначе: его бы отобрали наряду с другими, потом долго проверяли, потом так же долго готовили и снова проверяли, и только потом бы вынесли приказ. А тут была полная самодеятельность, хотя Кобаяси сказал, что не любит самодеятельность. Ну так это он не любит её в подчинённых, таких, как Райдон. А сам позволяет себе всё, что взбредёт в его гениальную голову. А это значит, что ему – Райдону – действительно, каюк. Крышка!

Райдон почувствовал острый приступ голода. Он сел на постели, и, окинув взглядом каюту, впервые заметил поднос с салфеткой в освещённом углу недалеко от окна. Он подошёл, сел на колени, снял салфетку. Под ней стоял чугунный чайник, еще горячий, чашка и коробочка с едой. Открыв коробочку, он обомлел – тёплая лапша соба с грибами, совсем как домашняя, а рядом, в более мелком отделении внутри коробочки – два кусочка момидзи – его любимого лакомства из кленовых листьев! У него гадко похолодело в животе. Только Теруко знала, что это его любимая еда. Первый приступ радости сменился испугом. Откуда Кобаяси мог узнать, что ему готовит мать, когда он приезжает на побывку домой? Или это очередная случайная странность сегодняшнего дня?

Ладно, не помирать же с голоду. Райдон съел всё содержимое и налил себе чаю. Он уже не удивился, что это был его любимый чай – генматча с жареным коричневым рисом. «Ну что ж, ты показываешь мне, что ты всевидящий демон? Что ты изучил меня как цикаду под увеличительным стеклом, которую можно долго рассматривать, а потом прихлопнуть? Хорошо, я принимаю твой вызов. Потому что на каждого демона есть свой ямабуси – лесной отшельник, знающий, как его обезвредить, – Райдон вспомнил сказки, которые иногда читала ему Теруко. – Тебе не удастся сделать из меня презренного нэдзуми – крысу-оборотня. Я буду сопротивляться».

«Да, но как? – тут же спросил себя Райдон. – Как? Написать письмо майору Аоки? Это взбесит Кобаяси, и он всегда найдёт способ, как выставить меня посмешищем в глазах любого, и кому они поверят – подчинённому или капитану? Нет, такой способ никуда не годится».

Райдон медленно пил чай и напряжённо думал. Он так увлёкся своими размышлениями, что не услышал, как дверь в его каюте тихо отворилась и в комнату скользнула тень. Через мгновение Райдон заметил, что кто-то вошёл к нему и распластался в глубоком поклоне, не поднимая головы. Струящиеся складки дорогой одежды не могли его обмануть. Женщина? В военно-морском гарнизоне? Или это ему показалось? Конечно, время от времени офицерскому составу разрешалось посещать чайные домики и таверны, для разжижения крови, как смеялись командиры, но на территории самих частей подобного нельзя было себе даже представить. А здесь ошибки не было. Перед ним, уткнувшись лицом в пол, с согнутыми руками, в расписном кимоно, с широким шёлковым поясом оби, расшитым танцующими журавлями, сидела девушка, с большой красивой причёской как у гейко. С её волос свисали украшения – два золотых гребня с шёлковой бахромой и белые цветы. От неё приятно пахло свежесрезанными ирисами.