Японская новелла 1960-1970

Конечно, кое-кто в долине не согласится с моим мнением, заведи я разговор о «новом вероучении» и его последователях. Кое-кто, очевидно, считает, что не покойный отшельник Гий, а я имею прямое отношение к бегству местных жителей из долины, куда бы они ни уходили — в город или в леса. Что ж, в этом есть крупица истины. Я, человек теперь независимый, полностью обретший «свободу», не склоняюсь ни перед какими авторитетами, хожу куда вздумается, общаюсь с кем захочется, и все в долине прекрасно знают, что я не побегу доносить, если случайно проведаю, что кое-кто надумал скрыться от своих кредиторов. Поэтому под покровом ночи ко мне часто приходят молодые парни, мужчины средних лет, женщины и даже старики и спрашивают:

— Скажи… Я хочу уйти отсюда… Попытать счастья где-нибудь в другом месте… Это неправильно?…

И я отвечаю вопросом на вопрос:

— А почему же это нельзя уйти куда-нибудь в другое место?…

На этом разговор кончается. Я ничего не советую этим людям, ничего о них не знаю, ни о чем не спрашиваю — куда они собираются уйти, чем хотят заняться на новом месте. Сам я по-прежнему живу в долине, все в той же жалкой лачуге, ежедневно выслушиваю колкости жены, обладательницы несокрушимого пояса целомудрия, которая, очевидно, до конца дней своих так и останется неудовлетворенной, и постоянно вижу настороженные лица девочек, считающих меня каким-то чудовищем, только и ждущим случая совершить над ними насилие. Так я и живу. Как бы ни складывалась моя жизнь, я останусь здесь до конца и буду свидетелем гибели долины, если настанет такой день, когда последний житель покинет ее навсегда.

Долина уже агонизирует. Говорят, вскоре закроется наш супермаркет — знаменитый наш магазин, потому что многие дома опустели и число покупателей резко уменьшилось. Когда, казалось, наш некоронованный король уже полностью покорил долину, хитрые обитатели надули короля и удрали из его владений, точно так же как в былые времена их предки, выражая пассивный протест против жестокого помещика, удирали к другому помещику.

Я и моя семья живем теперь исключительно за счет совершенно открытых подношений обитателей долины, так что, если в конце концов деревня опустеет, нам тоже придется перебраться в другое место. Но повторяю: я останусь в своей лачуге, пока в долине останется хотя бы один человек, и буду учить постигать «свободу» тех, кто на протяжении поколений томился в оковах. Во всяком случае, мне хочется, чтобы они почувствовали хотя бы дух «свободы». Я думаю, ты, покинувший долину даже не юношей, а почти ребенком, все же поймешь, как трудно им сбросить груз цепей, приковавших их к месту. Для этих людей, хмуро шагавших по булыжным дорогам нашей окруженной лесами долины и ежесекундно ощущающих тяжесть оков, я, который живу, как мне хочется, являюсь символом «свободы», символом освобождения их душ. Что ж, спасение душ — дело для меня привычное, ибо и я и мои предки с незапамятных времен были духовными пастырями местных жителей.

Итак, когда все покинут долину, пробьет и мой час. Не знаю, куда я отправлюсь с вечно гневной женой и вечно настороженными девочками. Может быть, я сяду в ночной поезд, и моей конечной остановкой будут трущобы Токио или Осаки. Может быть, выйдя на дорогу, я сверну в сторону и углублюсь в лесные дебри. Бесспорно лишь одно — я отыщу, догоню тех, кто ушел из долины и начал новую жизнь, догоню, чтобы жить их жизнью и вновь стать для них жрецом и шаманом. Я уйду из долины не гонимый страхом, как они, а в погоне за ними — беглецами, уйду с гордо поднятой головой, как и подобает жрецу. Когда я думаю о предстоящем своем уходе, мне хочется, чтобы слухи относительно бегства в лес оправдались — жрецу и шаману самое место в лесной первобытной коммуне.

И вот тебе мой совет: ищи «свободу», а если веришь, что уже обрел ее, иди дальше — в поисках вечного обновления чувства «свободы». Давай договоримся о пароле, чтобы мы могли узнать друг друга даже во тьме кромешной, если нам суждено с тобой встретиться. Быть может, и ты, выходец из нашей долины, живешь сейчас в лесу, среди членов первобытной лесной коммуны, о которой идет слух!

Итак, пароль — «свобода».

Айко Сато

БАНКРОТСТВО

1

Мы с Момоко смотрели телевизор. Какая была передача в тот раз, я не помню. Я лежала, положив под голову сложенный вдвое дзабутон и вытянув ноги к котацу, Момоко примостилась рядом.

Когда хочешь рассказать кому-нибудь сон, который отчетливо помнишь в момент пробуждения, с ним происходит то же, что с изображением на киноэкране, если на него случайно попадет свет: изображение тускнеет, отодвигается вглубь и совсем исчезает. Воспоминание о том вечере представляется мне теперь таким же растаявшим сновидением. В памяти сохранилась только комната, теплая и светлая, и смутное ощущение безоблачной радости, переполнявшей меня и развеселившуюся Момоко.

Время от времени я бросала иронические замечания о манерах и мимике выступавшего:

— Ну мыслимо ли при исполнении такой песни без конца шевелить бровями?

Или восклицала:

— Браво, браво, вобла сушеная!