Японская новелла 1960-1970

В надутом лице ошеломленного Кавады было что-то трогательное. От этой мысли я, пожалуй, и пришла в себя. Все еще как в полусне, я вошла в лифт, совсем забыв, что обычно не езжу одна в кабинах с автоматическим управлением. Настроение у меня было убийственное. Вся сжавшись от стыда, я стояла и ждала такси. И это состояние невыносимого одиночества напомнило мне о муже.

4

Приближался конец года, и волей-неволей пришлось созвать собрание кредиторов. В тот день я, не отрываясь, корпела над юмористической повестью «Беспокойный сезон». Момоко пристроилась около моего стола и «варила» обед для кукол. Она крошила на мелкие кусочки ластик и «готовила» из него «приправу к рису». Вдруг я услышала ее бормотание:

— …а что в нашем доме считается «семейными удовольствиями»?

— «Семейными удовольствиями»? Момоко, что ты хочешь сказать? — недовольно переспросила я.

— Да так… Это… — смутилась девочка, а потом добавила: — Наверно, это когда куда-нибудь идут в воскресенье или когда все смотрят телевизор и смеются.

— Нечего сказать! Находить удовольствие в том, чтобы пойти куда-то в воскресенье! — Я возбужденно продолжала: — Какой ужас! Какая убогость! Подумаешь — сходить куда-то в воскресенье. Похихикать у телевизора. До чего же скучна эта идиотская жизнь! Ну, знаешь, Момоко, если ты считаешь заманчивыми подобные вещи, ничего путного из тебя не выйдет.

Момоко всерьез обиделась и пыталась оправдаться:

— А разве это не весело? Покататься с папой и мамой на лодке пли на аттракционе «Американские горы»…

— Даже слушать тошно. «Американские горы»! Да этим увлекаются одни бездельники! — отрезала я. — Целыми днями слоняешься из угла в угол, вот тебя и тянет ко всяким аттракционам с их острыми ощущениями, Мне и так ежедневно хватает своих собственных аттракционов!

Я вся издергалась из-за этого собрания кредиторов. Уж очень не хотелось, чтобы мой несчастный муж стал всеобщим посмешищем. Ведь он все-таки отец моей девочки.

Момоко уныло продолжала крошить ластик и вдруг решительно заявила:

— Мама, я хочу, чтобы мы всегда жили в этом доме.

Я ошеломленно уставилась на нее.

— Ну… ну… мне сказал Уэно-сан. Он сказал, что папина фирма разорилась и мы больше не сможем жить здесь…

— И когда же Уэно-сан успел наболтать тебе все это?

— Он мне еще раньше сказал. Так говорила его мама.

Меня удивило, что моя Мохмоко до сих пор ничего не рассказывала мне об этом.

— Мама, правда, что мы теперь стали бедными?

Тут уж я резко повысила голос и заговорила по-иному:

— Нечего сказать, красиво ведет себя мамаша Уэно! И это называется образованная женщина! Разносить о нашей семье всякие сплетни! Невежа! Ладно, я ее просто поколочу!

— Но ведь их двое: там есть мама и бабушка… — уточнила Момоко.

— Ничего, и бабка свое получит. Так и буду по очереди оплеухи отвешивать.

— Но у них во дворе злая собака!

— Наплевать, — бушевала я, — дам собаке пинка и поколочу бабку. Я им устрою бомбежечку!

Момоко постепенно приободрилась.

— Какая ты у меня чудная, мама, — с недетской серьезностью сказала она. — Правда, задаешься и наозорничать можешь.

Я узнала, что собрание кредиторов прошло сверх ожиданий спокойно. Собралось их человек около ста. Из дирекции никого не было, заведующий финансовым отделом вообще куда-то уехал да так и не появился. Мужу самому пришлось отвечать на все вопросы, и это даже как-то расположило к нему аудиторию. Обо всем этом рассказал мне по телефону один мой знакомый. В заключение он добавил:

— Обычно в подобных случаях кредиторы выступают с резкими обвинениями, допускают бранные выражения, а иногда дело доходит даже до потасовок. На этот раз все было совершенно иначе. Господин директор поистине человек высоких нравственных качеств. Никто из присутствовавших и голоса не повысил. Более того, господину Сэги даже сочувствовали. Все видят в господине директоре человека редкой доброты и считают, что именно поэтому его и сожрали.

«Человек редкой доброты»! Я уже устала от этих слов. Кредиторы, ссудившие двести тридцать миллионов этому «человеку редкой доброты», очевидно, доверяли ему и хотели как-то поддержать, но, может быть, они использовали мужа в своих целях или просто отнеслись ко всему без должной серьезности. И теперь ему придется расхлебывать все это. Мой муж готов был из шкуры вон вылезти, чтобы помочь людям, которые не имели к нему никакого отношения, и, не задумываясь, одалживал им деньги. Точно так же ему самому удавалось получать займы и необходимые поручительства от подобных ему добросердечных простаков. Добросердечие мужа не имело границ, отсюда и шли все несчастья. В наш век со своим редкостным добросердечием мой муж казался каким-то допотопным ископаемым. Такое редчайшее качество сбивает людей с толку. От доброжелательного отношения на них почему-то находит ослепление. В то время как именно доброжелательность и должна бы настораживать нас.

Муж вернулся с собрания необычайно взволнованным. Он несколько раз повторил:

— Этот негодяй Моригути, этот негодяй… — И все.